Детское чтение

В этом посте по мере выкладывания материала буду добавлять названия тем и ссылки, чтобы долго не искать.

День 1й. Тема для размышления

День 2й. Первая лекция I.Буквы, феномены Пиаже и немного о том, что такое чтение

Обсуждения

День 3й. Буквы,феномены Пиаже и немного о том, что такое чтение. Продолжение темы

Обсуждения

День 4й. Зачем читать детям, а также о переживании и понимании текста

Обсуждения

День 5й. Продолжаем тему "Понимание"

Обсуждения

День 7-ой. Режиссерская игра как критерий понимания текстов
(Шестого дня не было - не ищите)

Обсуждения

День 8-ой. Режиссерская игра и чтение. Продолжение

День 9-ый. Куколки для театра

День 10-й. Скороговоркой

Последний день. Ситуация письменной речи

Дополнительно (еще статьи и обсуждения)
Играем словами вместе с ребенком

что можно делать, кроме лобового штурма букваря, чтобы ребенок продвинулся к чтению

зачем читать художественную литературу?

про рассказывание

Про возврат к книгам

Удачные-неудачные книги для детей

Список книг

Про страхи

Разговор вокруг книги Откуда берутся дети

Статья М. Аромштам СТРОИМ ДОМ, ДОМ БОЛЬШОЙ

Статья М. Аромштам Играем в почту

Статья М. Аромштам Страсти-мордасти, или что такое «Родительская педагогика»?

День 2й. Первая лекция I.Буквы, феномены Пиаже и немного о том, что такое чтение

«Ребенок должен как можно раньше научиться читать!»
Этот тезис кажется безусловным многим современным родителям. Особенно, тем, кто считает образование ценностью и готов в образование своих детей тем или иным способом вкладываться. Умение читать кажется непременным залогом будущей успешности малыша.
Мамы полуторагодовалых человечков в памперсах с гордостью сообщают друг другу: «А мой уже знает буквы!» Первый вопрос родителей при знакомстве с воспитателями детского сада: «У вас учат читать? А когда начинают?» Продвинутые родители сметают с полок книжных магазинов буквари и книжицы, набитые расчлененкой в виде слогов (вместе с пособиями, гарантирующими развитие памяти, внимания, мышления, пространственной ориентации – и что там еще полагается выписать из учебника по психологии для первокурсников педколледжа?).
В то же самое время библиотекари на каждом семинаре сообщают коллегам о приближающемся конце света: «Подростки совсем перестали читать!» Учителя средней школы согласно кивают: краткие пересказы «Войны и мира», «Отцов и детей» и даже тоненького «Дубровского» пользуются у школьников не меньшей популярностью, чем буквари у родителей. И «взгляните на данные PISA!»: уровень читательской грамотности наших пятнадцатилетних подростков ниже среднего уровня мирового стандарта.
Как же так? Может, это разные дети? Те, что бойко читали на собеседовании в первый класс: «Шарик, вот шар! На!» - и те, что не могут понять смысл прочитанного отрывка из какого-нибудь романа к концу средней школы?
Или лучше найти виноватого. Пусть это будет прогресс. Это из-за него появились дьявольские технические штуки, которые соблазняют наших детей, порождают новые формы зависимостей, отвращают от чтения. Во всем виноваты компьютер с его социальными сетями и «игрушками» и телевизор, нафаршированный безнравственными западными мультфильмами. («Там нет никакого «добра». Снуют какие-то уродцы и сеют в душах детей насилие и жестокость».)
А мы со своей стороны сделали все, что возможно: мы горшок обложили буквами. Одна мама так и рассказывала: «Моя дочка в два с половиной годика уже в буквы играла. В такие большие, пластмассовые. Купала их, шлепала, спать укладывала. Ей куклы и не нужны были».
В том, что пластмассовые буквы в какой-то момент заменят кукол, нет ничего плохого. Психологи объясняют: для развития малыша предметы-заместители очень полезны. Только к обучению грамоте это имеет очень отдаленное отношение. Малыш может рано запомнить все буквы. Даже, возможно, научится распознавать какие-то слоги (коротенькие слова). А потом с этим «уровнем грамотности» просуществует еще пару-тройку лет, без всякой динамики, – чтобы годам к пяти с половиной сравняться в умениях с соседским «невеждой» того же возраста, которому горшок буквами не обкладывали.
Озадачивает другое. Обучение чтению занимает так много места в головах пап и мам, что для тривиальной мысли «Не почитать ли малышу книжку?» не остается даже крошечного пространства. А если такая мысль нечаянно себя обнаруживает, ее сразу нагружают дополнительным смыслом: «Если уж читать, то исключительно что-то «полезное» - поучительное, познавательное: «у кошки четыре ноги – пересчитай ее ноги», «день сменяется ночью – нарисуй обратную половину луны», «на земле давно вымерли все динозавры – дострой им по клеточкам зубы и сравни со своими».
Да, полезное, познавательное. Не какие-то сказки. А если – сказки, пусть их как-то «осовременят» с учетом актуальных задач обучения и родительской занятости. К примеру, приделают к сказке про Красную Шапочку циферблат и задание в конце каждой страницы: «Посмотри на часы и скажи: во сколько Красная Шапочка встретилась с Волком?», «Сколько времени ей потребовалось, чтобы добраться до домика?», «На сколько минут раньше появился там Волк?», «Сколько времени понадобилось ему, чтобы слопать бабушку прямо в чепчике и с вязанием?» (Думаете, я фантазирую? Такую книжку я действительно видела.)
Конечно, «Красная Шапочка» за последние триста лет могла и достать кого-то: в конце концов, сколько можно? (Кто хочет, может поставить смайлик.) Но зачем же так грубо об этом сообщать? Зачем так жестоко обращаться со сказкой и так неграмотно поступать с ребенком? Маленькому ребенку присуще целостное восприятие. Малыш не усвоит текст, если прерывать повествование в тот момент, когда ребенок остро что-то переживает (Волк поедает бабушку!), и требовать от него абстрактных умственных операций. Ох, дедушка Фрейд мог бы подсказать нам убийственные аналогии!
Но и этого счастья – слушать в исполнении взрослого «полезную» книжку про Красную Шапочку – ребенок лишается сразу, как только научается разбирать слоги в букваре. Тут у родителя-просветителя возникает жесткая мотивировка: ребенок и так ленив. Силком заставишь страницу прочитать – он уже играть убежал. А если читать ему вслух, он совсем избалуется и не будет учиться.
Тезис «Ребенок должен как можно раньше научиться читать!», на первый взгляд, выглядит совершенно невинно. Но на практике он оборачивается неприятными следствиями.

1. Ребенка очень рано начинают учить технике чтения, не понимая, что происходит с ним в момент «обучения», игнорируя неотменимые возрастные законы, а значит – мешая развитию.
2. Ребенку почти не читают художественной литературы.
3. Ребенка лишают возможности слушать книжки, когда он еще не стал полноценным читателем.

Это тот самый случай, когда благими намерениями дорогу мостят совсем не туда, куда надо.
И что же? Не стоит учить читать?
***
Самое время выкрикнуть: дорогие мамы и папы!
Уважаемые бабушки-дедушки! Все-все-все продвинутые родители!
Не подумайте: я за чтение! Я такая же, как и вы.
Я одержима маниакальной идеей сохранения книжной культуры.
Я имела счастье (или несчастье) больше семнадцати лет отработать в школе (декретные отпуска не в счет). Я придумывала Бог знает что, вынуждая своих учеников читать, - демократическое, тираническое, бюрократическое. Я обкладывала буквами горшки собственных сыновей. И каждые пять-семь лет (в соответствии с вальдорфскими циклами развития) мне казалось: я нашла! Вот он, вот золотой ключик, который откроет дверь в страну читающих деток.
Мои собственные сыновья стали усатыми дядями.
Мои ученики (самые лучшие и любимые), которых я учила в начальной школе, – ныне студенты-третьекурсники.
И я наконец поняла: ключика нет.
Нет у нас ключика в страну читающих деток.
Зато я обнаружила другую вещицу. Другой инструмент. Не ключ, а отмычку. Но она – присмотритесь! - гораздо больше напоминает волшебную палочку.
Надо читать своим детям. Надо читать им вслух.
И это решает массу проблем.
Я попробую объяснить, почему.
Рассуждала я так.
Задала себе вопрос: что такое «чтение»?
Чтение – вид общения.
Разные живые существа на земле общаются между собой, т.е. обмениваются информацией – сообщают друг другу о своих желаниях, эмоциях и намерениях, об опасности, о наличии пищи, о занятой территории и т.д. Это язык поз, прикосновений, запахов, звуковых сигналов, экскрементов.
Но только люди общаются, кроме всего прочего, еще и с помощью речи, когда все явления окружающей действительности (включая психическую) и отношение к этим явлениям обозначаются устойчивыми звуковыми комплексами – словами. Речь – это такая фантастическая параллельная реальность. У каждого предмета (действия, качества и т.п.) есть знаковый заменитель.
Но это еще не все. В процессе эволюции человечество не просто научилось пользоваться речью как формой сообщения информации. Оно научилось отсрочивать этот обмен - придумало письменность. Письменная речь позволяет разделить участников информационного обмена во времени. (Общение с помощью запахов и экскрементов тоже обладает «жизнестойкостью» во времени, но все же довольно ограниченной.) Один из участников общения (посредством письменной речи) лишен человеческого тела: вместо него существует текст - система знаков, передающая его высказывание. Т.е. письменная речь – это удвоение сложности: система письменных знаков фиксирует знаковую систему устной речи.
Это общеизвестно. Это банально. Но это важно проговорить еще раз, чтобы понять нечто важное про детское чтение.
Что происходит с ребенком, когда он учится читать? Ребенок овладевает системой знаков для речевого общения с невидимым собеседником.
Овладеть этой самой системой по каким-то причинам не может годовалый ребенок, и полуторагодовалый, и даже трехлетний. До какого-то возраста это попросту невозможно. (Как для полугодовалого невозможно научиться ходить и говорить.) А потом, по достижении какого-то возрастного рубежа, вдруг становится возможным.
Что это за рубеж? Как объяснить невозможность? Из чего возникает возможность?
Иными словами, нужно определить психологические условия, позволяющие малышу научиться читать.
Условия вытекают из определения чтения, ключевые слова в котором общение, речь, система знаков.
Ребенок может научиться читать, если
- уровень его психического развития (в частности, мышления) позволяет усвоить закономерности знаковой системы, которая переводит устную речь в письменную;
- если он способен самостоятельно воспринимать и понимать информацию, переданную средствами письменной речи, – т.е. готов «расшифровывать» отсроченное сообщение «нереального» собеседника. Причем это сообщение организовано иным образом, чем «реальная», устная, по преимуществу диалогическая речь;
- если он хочет получать информацию из источников письменной речи – т.е. обладает достаточно развитой познавательной активностью и желанием учиться читать (это условие психологи называют мотивацией).
Знакомство с буквами, их различение и запоминание связано с усвоением системы знаков. Но усвоение системы знаков не сводится к знанию букв. Буквы, хотя без них не обойтись, - дело десятое.

День 3й. Буквы,феномены Пиаже и немного о том, что такое чтение. Продолжение темы

Двухлетний малыш действительно может легко запомнить чуть ли не весь алфавит. Ведь в этот период развития он очень активно овладевает, с одной стороны, специфически человеческим способом употребления вещей, с другой стороны – речью, т.е. учится «называть вещи своими именами»:

Вот это стул.
На нем сидят.
Вот это стол.
За ним едят.
С помощью расчески можно делать много разных движений, но ее специфическое назначение в том, чтобы «водить по волосам зубчиками вниз», причесываться. Ложка – чтобы доставлять в рот еду. Ножницы – чтобы резать.
А еще есть предмет под названием «А».
В чем для двухлетки (трехлетки) специфически человеческий способ употребления «А»? «Оно» очень нравится папе и маме. Когда малыш показывает на «А» и говорит: «Это А», папа и мама (бабушка, дедушка, тетушка, свояченица и др.) приходят в восторг. Т.е. это предмет, с помощью которого можно вызвать положительную эмоцию у близких взрослых. Хорошо, запомним. Можем запомнить «мама», «папа» и еще некоторый набор подобных «предметов».
Существует метод обучения чтению целыми словами. Этим методом, к примеру, пользуются в системе Монтессори. Он построен на запоминании «табличек». С какого-то момента накопление зрительного запаса узнаваемых табличек может перейти в новое качество: ребенок откроет для себя закономерности слияния букв, принцип образования слова. Но двухлетка и даже трехлетка еще не в состоянии обнаружить эти закономерности.
В работах Ж. Пиаже описаны примеры, ставшие классическими. Они иллюстрируют непреложные законы развития детской психики. К примеру, детям трех с половиной лет показывают два сосуда, наполненные водой: один – высокий и узкий, другой – широкий и низкий. На глазах у малышей наполняют водой стакан и выливают воду в один сосуд, потом из этого же стакана наливают воду в другой сосуд и спрашивают: в каком сосуде больше воды? Дети неизменно отвечают: в высоком. Высокое, доминирующее по вертикали, глаз воспринимает как более значимое, как «главное». Раз главное, значит – больше. Взгляните на детский рисунок: он устроен именно по такому принципу: что важнее, то крупнее.
Александр Звонкин в своей книжке «Малыши и математика» очень ярко описал, как столкнулся с феноменами Пиаже во время занятий математикой со своими четырехлетними малышами. Выкладываются два ряда пуговиц. В одном – пять пуговиц и в другом пять пуговиц. Но в одном ряду расстояния между пуговицами меньше, в другом – больше. Спрашивается: где больше пуговиц? Четырехлетки отвечают без тени сомнения: в том ряду, который длиннее. Можно до бесконечности пересчитывать пуговицы: здесь пять, и здесь пять. Пять и пять – это же одинаково? Можно вынудить детей с вами согласиться, навязать им правильный ответ – и считать, что вы достигли некоего результата в обучении. Но на следующий день вы возьмете вместо пуговиц фасолины и получите тот же самый ответ: фасолин больше там, где ряд длиннее, где расстояние между предметами больше.
Ребенок до определенного возраста доверяет своим глазам. А детские глаза видят мир совсем не так, как художники-реалисты. Детские глаза видят мир в соответствии с детскими представлениями об устройстве мира. Детские глаза в упор не видят очевидных для нас вещей. Они, к примеру, не способны понять перспективу. (Из чего следует, что перспективное видение – не врожденное, а приобретенное качество психики, результат вписывания в определенную культуру.) У них еще нет представлений о времени (поэтому дети до определенного возраста «бессмертны» - живут без всякой мысли о собственной конечности). Еще дети могу один и тот же предмет – куклу - воспринимать нечто и как живое, и как неживое: кукла в игре - партнер по общению и ведет себя, «как человек», т.е. является существом одушевленным. Вне игры кукла – предмет в ряду предметов, которые неохота убирать на место. Мама тоже обладает способностью «превращаться»: сегодня хвалит, завтра ругает. Т.е. сегодня «добрая», а завтра вдруг «злая», «чужая», «заколдованная». Иными словами, у ребенка есть опыт взаимодействия с превращениями. Этим объясняется его абсолютное доверие к сказочным чудесам. Ничего сверхъестественного, с точки зрения ребенка, в сказках не происходит. Все события вполне соизмеримы с его собственным опытом.
Подчиняется ли мышление ребенка логике? Да. Но он выстраивает логические цепочки совсем иначе, чем мы, - в соответствии с законами своего восприятия. Ребенка совершенно устраивает объяснение, что «ветер дует, потому что деревья качаются» (Как я узнаю, что ветер дует? Я вижу, как деревья качаются, одежда надувается, волосы развеваются, воздушный шарик рвется в небо и т.п.. Я узнаю о ветре только благодаря тому, что вижу и ощущаю. «Логично» предположить, что ветер возникает в результате того, что я вижу и ощущаю.) «Потому что» - причинно-следственная связка. Ее употребление отражает уже усвоенную грамматическую конструкцию. Но это не рациональное мышление, а его имитация. Как игра в шофера или врача – имитация взрослого занятия.
Ни системными занятиями, ни жесткой дрессурой изменить ничего нельзя.
Как грубовато шутят нейропсихологии, «пока в мозгу не проросли соответствующие нейроны, внешние усилия бесполезны».
Вот аналогия.
Вы можете сколь угодно страстно желать, чтобы ваш полугодовалый малыш пошел. Вы можете использовать прыгунки, делать с ним гимнастику, водить его в бассейн – он все равно не научится ходить раньше, чем достигнет, по крайней мере, девяти месяцев от роду (а в норме – года). И сначала - до первых самостоятельных шагов - ребеночек должен научиться стоять и сидеть.

Звонкин писал, что пуговичный секрет (наряду с другими «непостижимыми» вещами) открылся его юным математикам, когда они достигли пятилетнего возраста. Возраст пяти лет Пиаже называет рубежным. Вокруг этой возрастной отметки с детской психикой происходит нечто очень важное: ребенок начинает осваивать рациональное мышление.
И вряд ли можно считать совпадением, что именно к пяти годам (с точки зрения классиков российской психологической школы) ребенок в целом овладевает речью: к этому моменту у него уже достаточно большой словарный запас, он владеет основными грамматическими конструкциями (правильно строит предложения), способен что-то рассказать, выразить словами какие-то впечатления. Ведь речь – это специфически человеческий способ «оформления» мышления. Только мысль, выраженная в словах (или формулах, а это тоже знаковая система языка), приобретает социально значимый статус.
Вот в этот период – период освоения рационального мышления - у детей и открывается способность понимать, как буквы сливаются друг с другом и образуют слово. Как речь «шифруется» с помощью значков.
Понимание, конечно, приходит не одномоментно. Курьезы и анекдоты, связанные с открытием этих механизмов, описаны и в художественной литературе (есть, к примеру, чудесный рассказ Л. Пантелеева «Буква «ты»».), и в мемуарах известных людей.
Из воспоминаний Николая Носова:
«...Отец взял в руки газету «Новости» и велел брату прочесть название, написанное крупными буквами. Брат начал называть подряд все буквы:
- Эн, о, вэ, о, эс, тэ, и.
- Ну, и что получилось? – спросил отец.
Брат немного подумал и ответил:
- Газета.
- Вот и болван! – рассердился тут же отец. – Читай снова внимательно.
- Эн, о, вэ, о, эс, тэ, и.
- Ну, и что будет?
Брат изобразил на своем лице глубокомыслие и опять сказал:
- Газета.
... Я думал над тем, как из букв получается слово «Новости». В том, что должно получиться именно это слово, сомнения не было. Но вот вопрос: как? Мне словно нужно было решить задачу, когда ответ известен, а хода решения никто не знает...»
Задачу будущий создатель Незнайки решил самостоятельно в возрасте пяти лет.
Дети могут очень рано выучить буквы и жить-поживать с этим «знанием» до решающего момента: буквы будут для них предметами в ряду предметов (со странными функциями). А могут открыть для себя буквы в тот самый период, когда уже способны увидеть в них знаки и «разгадать», как из букв получается слово. Результат будет один и тот же с той лишь разницей, что время и силы (детские и родительские), потраченные на запоминание букв в раннем возрасте, можно было употребить на что-нибудь более интересное и важное.
***
Итак, пять лет – важнейший возрастной рубеж. Это не значит, что все дети в день рождения в качестве приза родительскому долготерпению продемонстрируют способность преодолеть феномены Пиаже, и в их головах возникнет правильная связь между ветром и качающимися деревьями.
Периодизация, связанная с развитием, всегда грешит обобщенностью. Пять лет – условный рубеж. У одного ребенка «нейроны прорастут» чуть раньше, у другого – чуть позже. Один продемонстрирует зачатки рационального мышления к 4,5 годам, другой – в 5,5. Здесь нет никакой патологии или, наоборот, признаков гениальности. Развитие скачкообразно. Качественные скачки чередуются с латентными периодами «скрытого накопления сокровищ». Один научился что-то делать на полгода раньше другого, другой – на полгода позже. Но второй, вполне возможно, окажется при этом с запасом дополнительных умений, волевых возможностей и сильной мотивацией.
Про «нейроны», положим, ясно. В некоторых случаях нужно проявлять терпение: не думать про себя грустную мысль, что ваш ребенок тупой или, по крайней мере, «отстающий» в свои четыре года – раз не проявляет рвение учиться по букварю. Не стоит торопиться нанимать четырехлеточке репетитора и тратить его время на курсах по обучению грамоте.
Но делать-то что? Нам, родителям?
Существует масса интересных и полезных дел, которые, не имея, на первый взгляд, прямого отношения к обучению грамоте, гораздо сильнее продвигают малыша в этом направлении, чем лобовой штурм букваря.
Полезные дела вытекают из того определения чтения, ключевыми словами в котором, как уже говорилось, являются общение, речь, система знаков.
Но главное, что мы можем и непременно должны делать, – это читать детям книжки. Художественные.

День 4й. Зачем читать детям, а также о переживании и понимании текста

Что такое чтение, более менее понятно. А что такое «чтение детям»? В чем его специфика?
Если чтение – общение между читателем и автором, воплощенным в тексте; то ситуация чтения вслух объединяет троих: книгу, ребенка и родителя.
Ребенок еще не умеет читать сам. Взрослый, этим умением обладающий, выступает в роли медиума, посредника между книгой и ребенком, заменяет собой невидимого собеседника. Если допустить (а мы, как ревнители книжной культуры, не можем поступить иначе), что через книгу ребеночек приобщается к доступным для него слоям культуры, то родитель в момент чтения не меньше, чем Моисей, спустившийся с горы Синай: осенен высшим светом. Вряд ли можно сказать, что жизнь балует нас такими возможностями – выступать в роли культурных медиумов. А здесь наша роль безусловна, наше воздействие зримо, наши средства обладают испытанной магической силой.
Взять хотя бы форму книги. Ведь это гениальное изобретение человечества, сродни колесу. Книга в форме кодекса – четырехугольных пергаментных страниц, вложенных между деревянными дощечками, - появилась во II веке до н.э. и постепенно вытеснила глиняные таблички и свитки. С тех пор менялся материал для изготовления страниц, способ украшения книг, изобрели книгопечатание - а форма книги сохранялась неизменной.
Книга-кодекс обладает способностью структурировать общение в пространстве и во времени. Она, к примеру, диктует вам, с какой стороны посадить ребенка. Вы посадите малыша справа от себя – так чтобы ему было удобно следить за вашими движениями в момент переворачивания страниц, чтобы обложка не оказывалась преградой для рассматривания картинки. (Если вы читаете не одному, а нескольким детям, это отдельная проблема. Но точно можно сказать, что справа вы посадите того, кто нуждается в наиболее комфортных условиях погружения в слушание и телесном контакте с вами. Скорее всего, младшего.)
Открывая книгу, вы знаете, сколько времени потратите на чтение: это время, необходимое для чтения главы, части, стихотворения, небольшой целой сказки.
Еще вам гарантировано качественное содержание общения (если вы умеете выбирать книжки). Не говоря о том, что в момент чтения вы с ребенком оказываетесь в поле общих переживаний (если, опять-таки, вы читаете хорошую книжку, вызывающую эмоции и у ребенка, и у вас, а не «Красную Шапочку» с циферблатом).
Главное средство общения в триаде «ребенок-родитель-книга» – это звучащая речь взрослого. Во время чтения ваш голос больше, чем просто голос. Как уже говорилось, вы позволяете автору говорить вашим голосом. Но, кроме того, вы еще и «разворачиваете» авторский голос в сторону ребенка. Благодаря вам, автор обращается не к собирательному образу «благодарного потомка», не к читателям «вообще», а к конкретному ребенку. К вашему ребенку.
Иными словами, благодаря родительскому голосу, озвучивающему авторскую речь, возникает ситуация личной обращенности автора к малышу.
А личная обращенность – важнейший фактор развития.
Психологи сделали интересное наблюдение: в группах раннего возраста, которые посещают маленькие дети, не достигшие трех лет, невозможно сказать: «Дети! Подойдите скорее ко мне!» Дети не отреагируют. Нужно непременно каждого назвать по имени: «Ванечка, подойди ко мне скорее! Машенька, иди сюда!» И т.д.
Ситуация личностного взаимодействия со взрослым первична по отношению к собственно речевому общению, предопределяет саму возможность развития речи. Поэтому, например, речь техническая (записанная на магнитофон, звучащая из телевизора и т.д.) никак не сказывается на речевом развитии малыша раннего возраста. Если вы установите в доме малютки магнитофон, и он будет петь по 10 часов к ряду колыбельные песни или что-нибудь говорить, это никак не отразится на психическом развитии несчастных младенцев. Эта речь не рождена в общении, не является обращенной к конкретному ребенку.
Конечно, в более позднем времени ребенок будет с удовольствием слушать и детские передачи по радио, и аудиокниги. Но слушание технической речи возможно и целесообразно только в уже «разработанном» пространстве речи. И оно, конечно же, не может полностью заменить живого чтения, личностно обращенного чтения.
Личностная обращенность в передаче информации сохраняет свою значимость на протяжении всей жизни человека. Именно поэтому, например, индивидуальные занятия с педагогом по какому-нибудь предмету (и особенно – занятия языком) более эффективны, чем групповые. Именно поэтому так важно, чтобы у подростков был человеческий контакт с педагогом и т.п. Именно поэтому нам хочется видеть и слышать лектора, автора «живьем».
И именно по этой причине семейное чтение – когда родитель читает своему ребенку - невозможно полностью заменить не только магнитофоном, но даже коллективным чтением в группе детского сада.
Положим, мы согласились с тем, что родительское чтение вслух каким-то особым образом воздействует на ребенка. Что это полезно с точки зрения высоких культурных задач. Но родительское вдохновение, порожденное высокими идеями, как правило, неустойчиво. Все мы земные люди. Предложение побыть в роли Моисея нас забавляет, но не освобождает от необходимости мыслить рационально. Ведь этим способом мышления мы с разной степенью успешности пытаемся овладеть с пятилетнего возраста.
Так что попробуем прояснить, что дает ребенку «общение с родителем вокруг книги» с точки зрения прагматической задачи освоения самостоятельного чтения.
***
Поскольку мы сильно сосредоточены на обучении буквам, то привыкли считать: освоил ребенок чтение слогов, коротеньких слов и предложений в букваре – значит, научился читать. На самом деле в этот момент он только начинает учиться читать.
Когда годовалый малыш сделает самостоятельно первые два-три шага, это не значит, что он научился ходить. Это значит, он начал учиться ходить. Вот когда мы не будем с упоением пересчитывать его шаги, когда он научится не просто смешно топать, шлепаясь на попку при каждом повороте, а бегать и прыгать, лазать по спорткомлексу – т.е. обретет способность свободно перемещаться, - тогда мы и скажем: научился ходить. Ходить в широком смысле слова. Все, что мы делали, - сажали в прыгунки, подкидывали, раскачивали, водили в бассейн, - мы делали не ради первых шагов (это всего лишь «метка» нового этапа развития), а ради вот этой самой способности легко перемещаться в пространстве, ради того, чтобы ребенок был как можно более свободным в своих движениях.
Так же и с чтением.
Чтение – очень сложно устроенное умение. Оно развивается постепенно (лет до пятнадцати), и степень его сформированности определяется
а) способностью понимать прочитанное
и
б) выражать к прочитанному свое отношение.
(По этим критериям определяют уровень читательской компетентности подростков в исследовании PISA.)
Чтение начинается там, где возникает понимание прочитанного – т.е. понимание текста, организованного по законам письменной речи. А письменная речь отличается более сложной организацией, чем речь устная. Устная речь по преимуществу диалогическая. Участники речевого общения обмениваются репликами. Смысл реплик подсказан контекстом ситуации. Кроме того, такое общение поддерживается невербальными, несловесными, средствами (позами, жестами, мимикой).
Книжный текст надситуативен. Если он и перекликается с жизнью ребенка, то связь эта сложная. Ее еще надо обнаружить. Так как автор текста физически отсутствует, значит, процесс понимания не поддерживается невербальными средствами. Иными словами, самостоятельное чтение – это качественно новый вид общения, устроенный не так, как общение, которое ребенку было известно до этого.
Чтение ребенку вслух, как мы помним, с одной стороны, является трансляцией письменной, т.е. сложно организованной речи, с другой - не исключает физического контакта с автором, место которого занимает читающий взрослый. Т.е. у ребенка, которому много читают, накапливается опыт восприятия письменного текста, опыт понимания чужого развернутого высказывания. На этот опыт он сможет опереться, когда перед ним встанет задача читать самостоятельно и понимать.

День 5й. Продолжаем тему "Понимание"

Почему эта связь – между опытом понимания в процессе слушания книги и пониманием самостоятельно читаемого текста – от нас ускользает? Ведь если способность к пониманию текста - основополагающее условие предстоящего обучения, надо, казалось бы, бросить на развитие этой способности все силы. На это, а не на выучивание букв.
Но у нас в головах выстраивается совсем другая логика: учим буквы, одолеваем букварь, поступаем в престижную школу – и дальше счастливое будущее. Такая логика мало чем отличается от феноменов Пиаже, только она характерна для взрослых.
Обучение буквам – понятное, очень простое и очень конкретное действие. Оно дает наглядный, легко фиксируемый результат – т.е. «измеряется». Выучил с ребенком «А» - и поставил себе плюсик в воображаемом списке дел заботливого родителя. Выучил «Б» - еще один плюсик. А+Б – будет два. Количественный показатель приложенных усилий.
Между прочим, мы в своем стремлении «обсчитать результат» мало чем отличаемся от чиновников. Они обожают количественные результаты обучения. И желательно считать попроще, не выходя за рамки арифметических умений ученика начальной школы. Есть кто-нибудь из продвинутых родителей, кому это нравится? Нет. Но это – по отношению к чиновникам, «ограниченным и препятствующим прогрессу». Не по отношению к себе.
А мы, в общем-то, транслируем ту же модель – только в «личной жизни».
Как с ним быть, с этим пониманием? Как его проверишь? За что себе крестик нарисуешь?
Можно, конечно, бросить невзначай в разговоре с завистливой приятельницей: «Мы «Кошкин дом» еще в два года прочитали. Теперь, когда нам четыре, мы про этот «Кошкин дом» даже не вспоминаем. Мы теперь Толкиена читаем. Вот наш кумир». Но вдруг приятельницу это не убедит? Вдруг она не знает, кто такой Толкиен? А про буквы точно знает.
Между тем критерий нащупан верно. Интерес ребенка к книжкам, желание, с которым он включается в слушание, внимание, которое он способен удерживать в процессе чтения, - т.е. все то, что укладывается во фразу «Он любит, когда ему читают», является важным показателем развивающегося понимания.
Правда, это критерий не прямой, а косвенный. Что там ребенок «снял» из текста, что понял из прочитанного, действительно довольно сложно выяснить – и в силу загадочности процессов восприятия, и в силу того, что мы с ребенком разговариваем на разных языках. (Обожаю Киплинга и его приговорку «Мальчик! Не забудь про подтяжки!». Так вот: «Взрослые, не забудьте про ветер и деревья, про их запутанные «отношения».)
Да, есть только косвенные критерии. Это надо принять как данность.
Прямых критериев нет – что бы ни говорили. Как бы ни настаивали, что нужно задавать ребенку вопросы по содержанию текста, и тогда сразу выявится его понимание.
- О ком эта сказка?
- Что случилось с героем?
- Кто ему помогал?
- Как он обхитрил врага?
Вопросы – тонкая вещь. Вопросы – элемент диалога. Предполагается, что диалог взрослого и ребенка, особенно, если взрослый – родитель, - это не просто разговор двух (или нескольких) лиц, а двух заинтересованных в разговоре лиц.
Вот эти самые вопросы по содержанию, они – что – для вас лично значимы? Вам действительно интересно узнать, «кто помогал герою»? Вы же это и так знаете. И ребенок знает, что вы знаете – раз читали ему сказку. И еще он прекрасно чувствует, что вы задаете неинтересный для себя вопрос.
Это даже не логика допроса: у следователя определенно есть заинтересованность в ответах допрашиваемого. А «вопросы по содержанию» - что-то из области мертворожденного бюрократического стиля, заполнение бессмысленной, формальной анкеты, никак не связанной с действительными переживаниями ребенка и вашими переживаниями. Тут ничего не узнаешь ни о понимании. И уж тем более в такой ситуации никто (если он маленький) не станет выражать свое истинное отношение к прослушанному. Если и будет какой-то результат, так из области «угадай мелодию»: взрослый, спрашивая, хитрит. Ему нужно вовсе не то, о чем он спрашивает. Ему нужен какой-то определенный, заранее известный ответ. Что же ему нужно? Если правильно догадаешься – тебя похвалят. Одарят положительной эмоцией.
Тут, конечно, тоже возникает интеллектуальное напряжение, тоже игра в понимание, но понимание из другой оперы.
***
Как же все-таки разговаривать с ребенком о прочитанном?
Могла бы сработать методика «я-высказываний» - когда взрослый после чтения сообщает малышу о своих переживаниях по поводу текста:
- Не нравится мне этот Карабас Барабас. Вот ведь какой злой! И хитрый. Если бы он догнал Буратино... Представляешь, что было бы?
- Мне так грустно стало, когда Мышь и Крот обнаружили Ласточку. Они неправильно говорили о Ласточке. Без всякого сочувствия. Если бы я нашла Ласточку, я бы не так о ней говорила.
- У меня настроение испортилось из-за этого Пиноккио. Смотри-ка: опять соврал! Опять у него нос вырос. Слушай, а ты не знаешь никаких мальчиков, которые неправду говорят? Что у них с носом? Вдруг тоже растет, как ветка на дереве?
Подобные «я-сообщения» носят провокационный характер: ребенок должен с вами согласиться или не согласиться – т.е. обнаружить свою позицию. Будет ли форма реакции лаконичной или развернутой, зависит от разных причин. Велика вероятность, что сразу после прочтения ребенок не захочет распространяться о своих переживаниях. Это очень понятно: чтобы выдать развернутую реакцию, переживания должны быть облечены в форму слов. Речевое оформление переживаний всегда предполагает отстранение, это всегда рационализация (в разной степени) чувств.
Можно усмотреть в появлении речи (кроме свидетельства о безусловном превосходстве человеческого вида над всеми остальными обитателями планеты) некий биологический смысл: речь возникла как средство, препятствующее внутривидовому уничтожению.
К. Лоренц в своей знаменитой «Агрессии» описывает разные механизмы предотвращения убийств внутри животных сообществ. Волк, чувствуя, что соперник более силен, подставляет ему шею – место, где близко к поверхности расположена сонная артерия. Укус в шею чаще всего оказывается смертельным. Это «знают» все волки. Беззащитная шея – сигнал о признании преимущества, отказ от дальнейшей борьбы и призыв пощадить. Волки интуитивно отзываются на такой призыв: побежденного соперника оставляют в покое. Некоторые птицы, например, соловьи в брачный период поют. Поют не ради услады чьих-то чужих ушей. Песня – это сигнал, что данная территория уже занята птичьей парой – именно такая, которая нужна для охоты в период выкармливания птенцов. Она и обозначается пением, областью слышимости. Другие пары должны искать себе другое место для вывода птенцов.
А человек в ходе эволюции научился говорить. Речь стала своеобразной преградой между его непосредственными импульсами, желаниями – и их реализацией. Вместо того чтобы сразу убить другого, человек теперь предупреждал его словами:
- Я тебя убью!
И тот, кому угрожали, мог вступить в диалог – призвать к милосердию, попытаться задобрить пугающего («Не ешь меня, Серый Волк, я тебе песенку спою») или напугать его самого («Сьешь меня, тебе же хуже будет!»). Расправа в любом случае оказывалась отсроченной, непосредственные действия тормозились. Отсрочка могла изменить первоначальный сценарий.
Собственно, это то, чему мы учим малыша в тот период, когда он только осваивает речь. Это азы речевого поведения.
Вот приходит малыш в песочницу и видит в руках другого ребенка машинку. Что ему тут же хочется сделать? Чужую машинку взять. Он к ней тянется, еще чуть-чуть – и начнет вырывать. Наша реакция: «Ванечка! Нельзя машинку отнимать. Спроси, как зовут мальчика. Спроси: можно мне немножко с твоей машинкой поиграть?» И т.п.
Очень сложный урок. Невероятно сложно добиться нужного результата. В чем его смысл? В том, что между непосредственным желанием и действием, направленным на его исполнение, должна оказаться «речевая прослойка». Речь должна отвлечь, затормозить, отсрочить действие и за счет этого чуть ослабить желание, «окультурить» его.
В ситуации чтения мы сталкиваемся с разными видами речи. С одной стороны, речь присутствует в качестве развернутого художественного высказывания. С помощью этого высказывания создается воображаемая ситуация, воображаемые отношения, воображаемые предметы. Но воображаемая ситуация вызывает реальные переживания. А переживание – вид деятельности. (Это в свое время объяснил нам Федор Василюк. Книга, сделавшая его знаменитым, называлась «Психология переживания».)
С другой стороны, есть внешняя, «инородная» по отношению к происходящему во время чтения речь. Она вырастает не из текста, а является снаружи и требует анализа. И, следовательно, направлена на торможение деятельности. В данном случае, деятельности переживания.
Если мы этого не хотим, нужно чуть подождать с обсуждением. Все сначала должно повариться внутри и утрястись.
Поэтому лучше возвращаться к разговору о прочитанном спустя некоторое время, например, на следующий день: «А помнишь, мы читали про Петсона и Финдуса? Помнишь, как нам было страшно (смешно, грустно)? ... А помнишь, кто помог Финдусу, когда он потерялся? Может, и у нас дома водятся какие-нибудь мюклы, а мы их не замечаем?»
Разговор по «мотивам» прослушанного (прочитанного) важен, в первую очередь, потому что это «социализация» переживания. Чувство общего переживания со взрослым, безусловно, возникает еще в момент чтения. Но если потом это чувство еще и воплощается в слове (что очень-очень сложно), лучше способа развивать детское мышление не придумаешь.
Однако было бы неправильно усмотреть в этом «методику»: прочитал кусок текста, отмерил «положенное» время после чтения, «отреагировал» с помощью я-высказываний... В нормальной ситуации, когда дети и взрослые в семье общаются друг с другом, когда общение является ценностью, это происходит естественно, само собой. Но на краешке сознания полезно хранить информацию о том, что происходит внутри общения, знание механизмов.
Понимание всегда открывает нам новые возможности собственного существования. С этим связан его «побочный» психотерапевтический эффект.

День 7-ой. Режиссерская игра как критерий понимания текстов
(6-го дня не было)

Итак, интерес к чтению, готовность слушать книжку – важнейший показатель читательской «развитости» маленького ребенка и косвенный показатель способности к пониманию.
Другой важный показатель – то, как ребенок играет.
Вот сидит он на полу, что-то построил, двигает туда сюда фигурки, машинки, шевелит губами или вслух что-то бормочет – это действо психологи окрестили «режиссерской игрой». Они, и правда, похоже на постановку спектакля: куколки, солдатики, зверюшки, машинки – это персонажи. Что-то с ними по воле ребенка происходит: они существуют в сюжетном поле, который ребенок здесь и теперь придумывает. Если вы между делом, ненавязчиво понаблюдаете за игрой ребенка и обнаружите, что внутри его игры происходит нечто сложное, «закрученное», что игрушки вступают между собой в разные отношения, разговаривают, - значит, книжки «работают», понимание развивается.
Механизмы, порождающие режиссерскую игру, очень напоминают механизмы сочинительства. И то, и другое – из области творчества. Конечно, ребенок играет «для себя», без учета зрителей. Поэтому мы и называем эту деятельность игрой: в ней процесс важнее результата. Точнее, процесс здесь и есть результат. Но по тому, как возникает сюжет, как он развивается, как включаются в него игрушки и предметы, получая имена и роли, наделяясь определенными качествами, режиссерскую игру вполне можно считать праобразом художественного текста. Это таинство сродни сочинению если не романа, то сказки или рассказа. Иногда «случаются» даже повести.
Не могу похвастаться обильной статистикой, но в бытность учителем я обратила внимание на одну закономерность: лучше всех писали сочинения те дети, которые в дошкольном детстве интересно играли в режиссерские игры. (Я брала группу детского сада и потом вместе с детьми переходила в первый класс.) Среди лично известных мне писателей та же картина: в детстве эти люди, как правило, много играли в сюжетные игры, которые сами придумывали. Поэтому я считаю, что уровень развитости детской режиссерской игры, степень ее сложности может быть показателем способностей ребенка к сочинительству.
Однако и сама режиссерская игра, безусловно, формируется под воздействием чтения. На ее формирование оказывают влияние разные факторы. Но чтение – один из важнейших. Именно чтение художественных текстов.

Советская психологическая школа учила нас, что детская игра «отражает» жизнь, что она по природе своей социальна. Ребенок переносит в игру реалии окружающей жизни. Отсюда «хрестоматийные» сюжеты детских игр – «в больницу», «в магазин», «в дочки-матери», «в машинки», которые описаны в учебниках советской психологии и педагогики. (Сюжеты из сферы обслуживания – если применять сегодняшние характеристики.) В играх современных детей все чаще встречаются персонажи из мульфильмов, фильмов и компьютерных игр. Это неоспоримый факт. Это, что называется, «строительный материал» для игры.
Но сложные игры и интересные сюжеты возникают не как социальная калька: пришел – увидел - поиграл. Из реальной жизни (а также - из телевизионной и компьютерной) дети черпают темы, роли, отдельные действия, может, быть, двух-трех ходовую последовательность действий: «врач» послушал больного трубочкой, велел ему открыть рот и сделал укол. «Мама» сварила суп из цветочков, налила из кастрюльки в тарелочку и покормила дочку. Однако это еще нельзя назвать сюжетом. Безусловно, мы радуемся, обнаруживая, что малыш кормит свои игрушки и что-то при этом приговаривает. Мы отмечаем, что он использует для этого игрушечную посуду или предметы-заменители, т.е. создает «образ» известного ему действия, заменяет его знаком. Игрушечная посудка – это «знак» настоящей посудки - то, что по сути посудкой не является, а только ее обозначает. Для двухлеточки это достижение.
Но режиссерская игра становится полноценной после трех лет. (Три года - тоже рубежный возраст, про него можно много интересного рассказать.) После трех лет игра усложняется. Дети уже не просто подражают увиденным действиям других, они начинают сочинять в игре – придумывать сюжеты, трансформировать в соответствии с этими сюжетами персонажей. В такой игре непременно есть события и конфликты. Причем события должны развиваться, а конфликты решаться.
Игровой сюжет – это не заимствованная, а именно придуманная, самостоятельно созданная конструкция. Позаимствовать сюжетную конструкцию из реальной жизни крайне сложно. Я бы даже сказала, невозможно. В реальной жизни мы лишены возможности увидеть сюжет целиком, вообще воспринять его как сюжет. Мы находимся внутри ситуации и похожи на актеров во время киносъемок: в одном эпизоде снялись, в другом, но общий замысел не понятен. Мы не знаем, что получится в результате. Чтобы целое нам открылось, должна измениться оптика. Жизненный спектакль должен «закончиться» (по крайней мере, одно из его действий – хотя бы «первое»). Как писал М. Бахтин, трагический герой не знает, что он герой, и тем более трагический. Смысл происходящего открывается через его гибель, в конце «истории», и осмысляется кем-то другим. Т.е. трагизм происходящего явлен только стороннему наблюдателю, «зрителю», пережившему героя.
Книги для этого и существуют. Они меняют нашу оптику. Благодаря чтению, мы получаем возможность отстраниться от самих себя, раздвоиться: я отождествляюсь с кем-то, кто является книжным героем. И в то же время слежу за этим героем зрительским глазом, переживаю его (свой возможный) трагический конец или счастливую развязку событий.
Иными словами, с сюжетами, с целостными конструкциями ребенок встречается вовсе не в быту. Он встречается с ними в художественной литературе.
Художественный текст поставляет ребенку материал в форме, родственной самой игре. И дело не в том, что ребенок заимствует из текста персонажей, реплики, обстоятельства. С этой точки зрения и книжка, и быт, и кино равноправны. Но из художественного текста ребенок усваивает способ действий автора: способы «плетения» сюжета, способы «организации» персонажей, способы их придумывания. Художественный текст учит, показывает, как создавать символическое пространство.
Примерно так же ребенок перенимает образцы поведения у более старших в других ситуациях. Старшие что-то строят в песке. Малыш рядом. Можно говорить ему: делай так или так. А можно не говорить. Просто строить и строить день за днем у него на глазах, заселять в пещеры зверюшек, возить по тоннелям машинки. Глядишь – и малыш тоже роет тоннель, наполняет ямку водой, запускает туда игрушку. Старшие рисуют. Более младший в какой-то момент начинает им подражать – без всякого побуждения со стороны.
Подражание лежит в основе социализации. Но подражает ребенок не только элементарным вещам (к примеру, очевидным, «наглядным» действиям). Он усваивает то, что психологи называют паттернами поведения, или поведенческими моделями. Мы напрасно полагаем, что учим ребенка исключительно тому, чему учим. Мы напрасно полагаем, что ребенок воспринимает нас глазами, ушами и руками. Что мы все знаем про органы восприятия. Вообще – про восприятие. Нет. Ребенок еще усваивает и то, как мы его учим: способы давления на него, которые мы используем, способы мышления, способы расслабления. Не на сознательном уровне, конечно. Но то, что мы демонстрируем ребенку по собственной воле или против нее, то, что он считывает не очень понятным нам образом, складывается в тайные чуланчики психики (можно называть их «бессознательным», «подсознательным», «неосознанным»).
Этот «материал» используется для формирования собственного поведения, собственных установок, собственного способа реагирования. Бессознательным усвоением паттернов, объясняется, к примеру, неизживаемость некоторых «семейных традиций» - когда из поколения в поколение воспроизводятся одни и те же формы взаимодействия с близкими, одни и те же способы обучения, одни и те же способы давления. Как написала одна слушательница семинара, «помню, как меня заставляли читать, как мне это не нравилось. Но ничего не могу с собой поделать: рука так и тянется к букварю».
Т.е. усваивается не только то, что «лежит на поверхности». Но и то, что спрятано в глубине. В данном случае – в глубине художественного текста.
***
Вообще маленький ребенок обучается совсем не тогда, когда мы взмахиваем красным флажком и даем команду «Учись!». Л. Выготский писал, что дошкольники вообще не могут учиться по составленным взрослыми программам. По одной простой причине: у них еще не сформирована произвольность. Их внимание (без которого невозможно восприятие) управляется интересом, удивлением, любопытством. Иными словами, в основе детского восприятия лежит эмоция. Она важна и для школьника. Но в дошкольном возрасте главенствует. Эмоции – это локомотивы, доставляющие ребенку вагоны с информацией.
Художественный текст задействует эмоции. Он суггестивен – завораживает, «забирает». Но эмоциональный локомотив тащит за собой и разное другое. К примеру, образцы высокой, нормированной речи. Я уже говорила, что письменная речь организована иначе, чем устная. Она предполагает иной уровень грамматических (т.е. структурных) построений, более богатый словарь. Это уровень речи, демонстрирующий оформленное в языке мышление – безусловно, более сложное, чем мышление бытовое. Более сложный язык подразумевает более сложную работу понимания, развивает понимание. Ребенка, которому читают (боюсь сказать «много», чтобы предупредить излишнее родительское рвение), всегда можно отличить от ребенка, которому не читают. По речи. Причем грамматику, способ речевой организации ребенок усваивает без специального объяснения правил.
И, повторюсь, так же через художественные тексты он усваивает способ построения символического пространства. Поэтому желание ребенка слушать по сорок раз одну и ту же книжку работает на развитие игровых способностей (читай: способностей сочинять): текст не просто запоминается – усваивается еще и как он сделан. Отсюда скурпулезное внимание ребенка к деталям. Он не допускает пропусков, искажений: «Ты не так читаешь! Читай правильно!»
И именно поэтому ребенку полезно слушать сказки, которые мы называем «народными волшебными сказками». Тема «народных сказок» - отдельный, достаточно сложный разговор. Сейчас для нас важно одно: в таких сказках легко нащупывается структура, из них легко усвоить «грамматику» символического пространства – в силу того, что она с небольшими изменениями воспроизводится от сказки к сказке. А для ребенка крайне важно иметь устойчивые образцы для подражания.

Вот так. Оказывается, можно взглянуть на игру как на праобраз письменной речи. А на художественные тексты – как на главный питательный источник такой игры.

День 8-ой. Режиссерская игра и чтение. Продолжение

Если чтение и игра так связаны, мы вправе ожидать наглядных подтверждений этой «связи». Мы желаем обнаружить в детской игре «следы» прочитанных книг: прочитали ребеночку сказку про лису и ждем, что лиса тут же появится в игровом сюжете. Прочитали про Карабаса Барабаса – и ожидаем, что он будет ходить и пугать всех своей бородой.
Педагоги российских детских садов так это и понимают. Я не раз наблюдала, как детей побуждают играть в прочитанные сказки: надень на головку ободок с гребешком, будешь курочкой. Что курочка должна сказать деду с бабкой? Скажи, скажи! Играй, играй! Это в отечественной педагогике называется «играми-драматизациями".
Я не против драматизаций. Я – за. Но драматизации - это не игры: нельзя же путать козла с капустой.
Игра – дело тонкое, интимное. И дети совсем не обязаны что-то нам демонстрировать, не обязаны говорить «близко к тексту», не обязаны воспроизводить сказочные сюжеты.
Мы вообще можем не обнаружить в детской игре заметных следов прочитанных книг. Точнее можем их не распознать. Случается, что персонажи и сюжеты, пройдя через сито детского переживания, так неузнаваемо изменяются, что их сразу и не признаешь. От них может остаться только имя, устойчивое выражение, деталь или сюжетный ход. Мой младший сын в четырехлетнем возрасте, к примеру, постоянно сочинял истории про Бармалеечку. Этот Бармалеечка то в кармане у него сидел, то терялся, то обижался. Имя «Бармалеечка» было явно заимствовано у страшного людоеда из сказки про Айболита, но трансформировано в уменьшительно-ласкательное и присвоено персонажу с совершенно другим, «альтернативным» характером.
Допытываться, как и почему у кого-то в кармане завелся Бармалеечка, все равно что выяснять, откуда в райском саду взялся Змей. (Один катехизатор на этот вопрос с раздражением ответил: «Как-как! Приполз!») Но мы знаем, что у детей во время слушания сказок, кроме всего прочего, еще и формируются защитные механизмы, необходимые для преодоления страхов. (О них подробно рассказал Бруно Беттельгейм в книге «О пользе волшебства».)
Собственно, просьбы детей почитать им «страшную сказку» этим и объясняются. Страхи – вещь серьезная. Каждый из нас в течение жизни обзаводится своим набором страхов. И они бы нас «съели», не умей мы им противостоять. А этому надо учиться. Точно так же, как надо учиться падать.
Возможно, трансформация Бармалея в Бармалеечку и есть наглядный пример преодоления страха: когда страшный образ «приручается» ребенком. Бармалей – страшный, ужасный. Он опасен. С ним нужно бороться. Его нужно победить. И я, ребенок, побеждаю его очень хитрым способом: «превращаю» в маленькое, уязвимое, нуждающееся в моей защите. Он становится моим другом и спутником жизни.
Иными словами, Бармалеечка – результат работы переживания услышанного (прочитанного ребенку вслух) – причем отсроченной работы. И косвенный признак осмысления текста в логике ребенка.
***
Итак, режиссерская игра – важнейший показатель совершенствующейся способности ребенка к пониманию текстов. В то же время – это инструмент понимания.
В детской жизни таких «сообщающихся сосудов» очень много. Если ребенок много рисует, знает разные материалы, то это помогает ему воспринимать работы художников. И наоборот: насмотренность (термин, который когда-то ввел в педагогическую художественную практику Б.П. Неменский) сказывается на рисунках детей. С музыкой то же самое: успешнее всего учатся слышать музыку те дети, которых приобщают к игре на музыкальных инструментах. (На этом принципе основана система музыкального образования Карла Орфа. На этом принципе построена интереснейшая программа современного педагога Татьяны Рокитянской «Каждый ребенок – музыкант»).
Поэтому можно предположить, что, способствуя развитию режиссерской игры, мы способствуем развитию способности к пониманию текста.
Современные российские психологи, изучающие детскую игру (Е. Кравцова, Е. Смирнова), советуют родителям учить детей играть. Главный аргумент: в прошлом веке дети получали уроки игры из общения в разновозрастных коллективах. И в семьях было много детей. Теперь «естественно образующиеся» разновозрастные сообщества (например, дворовые) ушли из нашей жизни. В редких семьях растут больше, чем двое детей. Поэтому груз обучения играть ложится на родителей. В книгах Елены Смирновой можно найти советы, как стимулировать игру малышей, как помогать им выстраивать простенькие сюжеты. У Елены Кравцовой есть книжка «Разбудить в ребенке волшебника». Там она предлагает родителям детей более старшего возраста всякие «хитрости», стимулирующие развитие и усложнение игрового сюжета.
К примеру, можно спрашивать, что происходит в игре в данный момент и ненавязчиво подсказывать новые сюжетные ходы: «Не хочет ли шофер отвезти этот груз в дальние страны – туда, где очень нужно что-нибудь?...», «Не пойти ли твоей дочке на день рождения в соседнее королевство? Что она ради этого должна сделать?» и т.п.
В каких-то случаях это работает. Но вмешиваться в детскую игру не всегда получается. Как не всегда получается давать совету писателю: «Почему бы твоему герою не совершить какой-нибудь современный поступок? А то эта устаревшая модель все ходит и ноет о смысле жизни. Кого в эпоху постмодернизма это волнует?» Тут, по крайней мере, два обстоятельства должны сойтись: родитель должен проявить интерес к игре, а ребенок должен почувствовать его интерес (а не стремление к дидактической проверке) и желание допустить постороннего (пусть и близкого) в свою игру.
Если родитель, с согласия ребенка, может включиться в игру, если ему интересно играть, если он при этом не подавляет детскую инициативу – т.е. если эти два «писателя» могут выступить в роли соавторов, флаг им в руки. Будут как А.. Пантелеев и Г. Белых, как И.Ильф и Е.Петров, как братья Стругацкие или братья Гримм. Будут, в конце концов, как «здесь и теперь» живущие И. и Л. Тюхтяевы, сочинившие «Зоки и Баду», и как М.и С. Дяченко, победившие в последнем сезоне литературной премии «Заветная мечта».
У варианта с ограниченным вмешательством, на уровне советов, тоже есть достойные «образцы» - Гоголь с Пушкиным (у последнего Гоголь выклянчил сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ»).
Т.е. примеры имеются.
Но вообще-то вмешиваться в игру трудно – поскольку мы определили ее как творческий и потому интимный процесс. А если приходится вмешиваться, если четырехлетнему (и тем более - пятилетнему) ребенку нужно подсказывать сюжетные ходы, если он без вмешательства взрослого не может выстроить игровое пространство, значит, ребенок по каким-то причинам не научился играть. Не умеющий играть ребенок – отдельная проблема и отдельный разговор. (Можно сразу предположить, что и с обучением чтению возникнут проблемы. И уж почти наверняка – с самостоятельным чтением книг.)
Хочется думать, что это исключительные ситуации.
Но, в любом случае, нужно иметь «запасное» средство, позволяющее влиять на ситуацию. Оно хорошо в любом случае – и при чудесном развитии, и при возникающих затыках.
***
Это средство - настольный театр. Не пальчиковый, не кукольный, не «игры-драматизации», а именно театр на столе. Такая замечательная форма, родственная и режиссерской игре (актеры – маленькие игрушки), и связанная с книжным текстом.
К примеру, текст какой-нибудь маленькой сказки в настольном театре может воспроизводиться почти дословно. Но, в отличие от книги, персонажи на настольной сцене обретают объем и некоторую «свободу» движений; фигурки передвигаются туда-сюда, «говорят».
Показывая ребенку такой спектаклик, мы изображаем, как персонажи фыркают, нюхают, попискивают, дрожат, падают, постукивают и т.п. – т.е. «достраиваем» текст за счет дополнительных движений и звуков, наделяем его теми мимическими, невербальными качествами, которые характерны для живого общения, но отсутствуют в книге.
У театрального действия больше суггестивных возможностей (возможностей «забирать», удерживать внимание), чем у книжки. Это форма работает и в тех случаях, когда малышам по разным причинам трудно высидеть на месте, слушая книжку. Эта форма облегчает восприятие и запоминание текста.
А еще с ее помощью мы обучаем ребенка режиссерской игре, демонстрируем ее модель. Да, она готовая. Да, сюжет здесь задан. Но имеются лазейки.
Предполагается, что ребенок будет не только смотреть спектакль (поначалу пусть смотрит, тоже полезный навык), но и с какого-то момента будет принимать в нем участие. Тут возможны разные ходы: приблизить происходящее к игре в театр, усадить перед сценой зрителей (кукол и плюшевых зверей). Можно этот момент совершенно игнорировать и «показывать» спектакль друг другу.
Можно сразу поручить ребенку водить «говорящего» персонажа, можно предоставить ему куколку, которая ничего особенного не говорит, а только постукивает, попискивает, падает, подпрыгивает. Все зависит от желания и возможностей ребенка.
Действия персонажа (даже довольно сложный набор) могут имитировать практически все дети: постукивать и попискивать – одно удовольствие.
Настольный спектакль всегда имеет дополнительные, сверхпрограммные возможности – то, что не предусмотрено авторским текстом: к примеру, поклон. Или вдруг окажется, что персонаж (пусть это будет лягушка) произносит неожиданную реплику: «Ой, устала! Где бы прилечь? Из чего бы кроватку сделать? Тук-тук-тук. Вот где лягу поспать. Мышка, мышка, ты устала? Хочешь поспать?»
Не ответить – даже односложно – трудно.
А «отвлекся» взрослый – глядишь, и ребеночек уже за двух персонажей говорит. Какая-то новая жизнь на сцене завязалась.

День 10-й. Скороговоркой

Какие выводы можно сделать из моего длиннющего «выступления» в течение предшествующих дней? Из всего этого «грузилова» про чтение и понимание?
Я:
- объявляю детей инопланетянами, в языке которых «потому что» значит вовсе не то же, что в нашем, обычном человеческом языке;
- призываю изгнать все буквы из обихода ребенка, а букварям - так вообще объявить священную войну;
- подначиваю родителей
а) не задавать детям вопросов;
б) на детские вопросы не отвечать.
И единственное, что допускается, - это вместо просмотра телепередач подглядывать в щелочку за игрой ребенка и умиляться тому, что из него растет сочинитель.
(Смайлики, врассыпную марш! Вдруг кто-нибудь представит, что я сижу и выписываю это, наморщив лоб.)

Ужас!
Для деятельного родителя.
А я хорошая, добрая, хочу, чтобы меня все любили и прекрасно осознаю нетленность вопроса «Что делать?».
Но так как времени у нас совсем не осталось, самое важное мне придется проговорить скороговоркой.

Мы не успели обсудить значение детских рисунков для развития понимания, их огромное значение в подготовке ребенка к восприятию письменности. Это классика, Лев Семенович Выготский.
Но лучше всех о детских рисунках рассказала Мария Осорина. Как оценивать детский рисунок, можно узнать у Александра Мелик-Пашаева. Он же объяснит ценность спонтанного рисунка.
А научит «правильно» рисовать с детьми Елена Макарова. На этом поприще трудно найти кого-нибудь «выше».
Я же только скажу, что детям надо предоставлять возможность рисовать как можно больше и пестовать это желание. И еще надо просить их рассказывать, что на рисунке изображено (выслушивая внимательно даже в том случае, если изображено совсем не это), придумывать рисункам названия и непременно подписывать их – название и имя автора. Подписывать «печатными буквами». Со временем эта функция перейдет к ребенку.
Мы не успели поговорить о стихах – не о высоком значении поэзии, а об их совершенно утилитарной функции под названием «развитие фонематического слуха». Фонематический слух – это то, что лежит в основе различения звуков и, со временем, обеспечивает возможность фиксировать эти звуки с помощью букв. Лучшего инструмента, чем стихи, для этого не придумать. Поэтому «бросать» читать «стишки» на том основании, что ребенок уже научился воспринимать сказочные повести, нельзя. Просто на смену простеньким рифмовкам должны прийти стихи посложнее. Те, кто научит детей слушать стихи, в буквальном смысле обеспечит детям «счастливое будущее». По крайней мере, на уроках по русскому языку в первом-втором классах.
Подробно – не успеваю.
Теперь – о буквах. (Ура! Есть ли смайлик на случай «УРА!»?)
Создание алфавита – величайшее достижение цивилизации. И они нужны ребенку так же, как нам с вами. Мы проявили бы невиданное жестокосердие, лишив ребенка доступа к этим богатствам. Если б я этого не понимала, участь моя была бы жалкой.
В общем, если сложилось впечатление, что я – против букв, то оно неверное. Я как раз-таки «за»! Буквы должны быть. В разных видах: в виде кубиков и магнитиков, ярких этикеток, притаившиеся в раскрасках. Лет эдак с трех. С момента вступления в стадию режиссерской игры. Как эти буквы должны бытовать, прекрасно видно на фотографии с изображением игровой декорации после семинар Елены Макаровой, которую выложила Дина в теме про режиссерские игры. Там кубики с буквами изображают сцену. Это самое правильное для них место - до того момента, когда ребенок к Вам подойдет и спросит: «Мама, правда, это М? А это что?»
Но даже если он не спросит, т.е. если Вам не хватит терпения дождаться этого момента, потому что вон она, школа, уже поднимается темной тенью над горизонтом и заслоняет все небо, - если Вам не хватит терпения, года в четыре Вы можете сделать одну замечательную вещь:
познакомить ребенка с буквами, но не через букварь, а через «буквенные» сказки.
Самая подходящая для старта сказка – Токмакова «Аля, Кляксич и буква А».
Хотя кляксы сегодня – элемент этнографии советского детства, и происхождение имени злодея Кляксича не очевидно, это не очень важно. Злодей – он и есть злодей. Заколдовал букву. В связи с этим открывается перспектива увлекательных приключений, связанных с разгадыванием тайны. По пути встречаются разные персонажи-буквы.
Есть еще увлекательнейшая сказка Михаила Раскатова «Пропавшая буква».
Там страсти-мордасти, там царство буквоедов. Там буквы живут в городе под названием «Букварь» (Бог мой! Это я произнесла?).
Перечитывала недавно. Несмотря на ряд архаических реалий вроде тех же клякс и легкого духа «советскости», читается. Сюжет с драйвом. Персонажи яркие, характерные, запоминающиеся. Запоминание буквы Ш гарантировано. (Неужели, мало? Но вообще-то там много всяких буквенных персонажей.)
Еще есть «Букваренок» Георгия Юдина.
Георгий Юдин сам эту книжку нарисовал, сам придумал к ней сказки. В основе – идея, очень близкая к той, которой следуют вальдорфцы, обучая грамоте в своих школах. Смысл вальдорфской идеи вкратце таков: буквы когда-то были придуманы не произвольно. Многие из них возникли в результате трансформации пиктограмм. Был, к примеру, знак, изображавший голову быка (алеф). Потом голова как-то там хитро поворачивалась, теряя «внутреннее содержимое» и сводясь к контуру. В результате получилась А. (Во всех вальдорфских теориях соседствует наивная научность с очаровательной сказочностью, «похожей на правду».) Но для нас не важно, насколько это корректно с точки зрения науки. Для нас важен практический вывод. Вальдорфцы «прячут» буквы в предметы, фонематически с этой буквой связанные. Контуры буквы должны угадываться внутри рисунка: к примеру, Д помещается в рисунок дома, З – в рисунок змеи, С – в рисунок серпа. И т.д.
Не думаю, что Герогий Юдин знал что-нибудь о вальдорфской педагогике, практикующей этот метод уже сто лет, но его книжка сделана в русле такого подхода. Правда, техника не вальдорфская, и буквы не всегда (с вальдорфской точки зрения) там «достаточно» растворены. Но это не важно.
А важно вот что. Я писала, что для двухлетки и даже для трехлетки буква – не более, чем предмет (не потому что я недооцениваю «ум» современных детей и их «резервные возможности», а потому что в этом периоде для ребенка самое главное – освоить много разного из манипуляций с предметами, и предметы, экспериментирование с ними доминирует в его восприятии), и буквы на кубиках – предметы, и магнитные буквы – «предметы», и карточки Домана – предметы. Но в четыре года (а лучше – чуть ближе к пяти), когда уже освоена режиссерская игра, когда накоплен опыт восприятия образов и опыт создания собственного символического пространства, когда ребенок уже способен воспринимать сказочные повести, он, встретившись с буквой-персонажем, воспримет ее как ОБРАЗ. А образ, как уже говорилось, обладает способностью эмоционально воздействовать. И это – ИНТЕРЕСНО!
В пять лет (ладно, сдаюсь: в четыре с половиной! Уступка интенсификации современной жизни) запомнить Заходеровское
А,Б,В, Г, Д, Е, Ж
Прикатили на еже –
ну, честное слово, - одно удовольствие. Сколько времени на это надо? А сколько времени надо ребенку с развитым ухом, ребенку, которому регулярно читают стихи, чтобы запомнить две строчки?
Да, чуть не забыла. Первый, кто привносит в дом свет азбучного просвещения, - это, конечно же, Буратино. Слово «азбука» дети впервые слышат от этого авторитетного персонажа. Для меня, например, ссылка на Буратино (или на Винни-Пуха) всегда очень значима. Объяснили тебе, что Северный Полюс – это то, где есть ОСЬ, значит, ты просто обязан верить. (Если тебе не отбили эту способность ранней дрессурой, основанной на эксплуатации условного рефлекса.) Тем более что и в учебниках естествознания написано: через полюса проходит ВООБРАЖАЕМАЯ ОСЬ. Мы чисты, как стеклышко, по отношению к науке. (Кто знает, какие смайлики тут надо ставить? Может, половинки рожиц?)
Если проявить творческий подход, можно обнаружить новые горизонты. Можно показать ребенку азбуки – разные. Ссылаясь на Буратино. Мол, вот у него какая была. Азбука не учит читать. Азбука знакомит с буквами. Но! Были азбуки, которые рисовались знаменитыми художниками. Азбука Бенуа, к примеру.
Там старинные, полные немыслимых деталей картинки. Эти картинки так интересно рассматривать. И буква – как элемент дизайна. Вплетена в картинку. А на картинке, соответственно, - предметы и явления, которые пишутся с этой буквы. Да, пишутся. Для Бенуа характеристика звука по твердости-мягкости не важна. (Это для Эльконина с Давыдовым было бы важно.) Зато какое качество иллюстраций!
Мы же с вами рационалисты. Мы хотим побыстрее. Хотим убить одним выстрелом несколько зайцев. Давайте жахнем и по буквам, и по восприятию живописи одновременно. Обскочим других.
Есть и современные варианты. Тоже из области сочетания «приятного с полезным». Андрей Бильжо со приятелями сделал «Азбукварь».
Любопытная книжка, в духе постмодернизма. Т.е. в духе современного искусства. Ей Богу, будет интересна современному ребенку.
Представляете, какой чудный культурный микс можно приготовить ребенку? С одной стороны – Бенуа, начало прошлого века. С другой стороны – Бильжо, современный постмодернизм.
А знаете, что является показателем того, что буква усвоена? То, что ребенок может узнать ее независимо от того, каким трансформациям она подверглась. Даже если перевернуть ее вверх ногами. (Кстати, кто-то мне объяснял, что это очень полезное упражнение – отгадывать буквы, развернутые вверх ногами. А потом – и слова. Но мотивировку забыла.)
Вот после того, как вы познакомили ребенка с буквами – через образы и через сказки, можно включать в репертуар домашнего общения разные игры с буквами.
Игр этих масса. Здесь все ассы и могут друг с другом делиться опытом.
Я, к примеру, обожаю игры с зеркалом. Тот, кто прочел «Алю, Кляксича и букву А», сразу поймет, о чем речь.
Конечно, в быту никакой железной логики придерживаться нельзя. У нас если не совсем демократия, то суверенная. В общем – то, что позволяет поступать нам, как хочется и как получается.
Если кто-то будет делать все одновременно или вообще в обратном порядке, ничего ужасного не случится. Я не обижусь. Я вообще могу об этом никогда не узнать. (Смайлики, где вы, родные?)
Я просто рисую схему, которая кажется мне красивой.
И, мне кажется, что я, наконец-то, дала хоть какой-то совет, который тянет на статус «практического».
В кулуарах я вывешиваю статью, которая посвящена играм (см. ниже Играем словами вместе с ребенком). Только не с буквами, а со словами. Когда мне говорят, что ребенок не делает речевых ошибок, что он «изначально правильно говорил», я испытываю невнятную тревогу. Виной тому мои теперешние установки. Я же живу языком!
И я, следом за Чуковским, считаю, что речевые ошибки – вовсе не зло. (Правда, я имею в виду не формы вроде «ложу» и «расплакалася», которые ребенок перенимает от неправильно говорящих взрослых.) Придумываение словечек, изобретение форм – это экспериментирование с речью в период ее бурного развития. Это то, что формирует у ребенка чувство языка и делает его чувствительным к его образной стороне, лежащей в основе художественного произведения. То, что усиливает потенциал восприятия. А художественное важно... В общем, не буду снова заводить эту волынку.
Просто, мне кажется, что обучение ребенка самостоятельному чтению до того (или даже одновременно с тем), как он научится свободно говорить, сопряжено с риском ранней рационализации и формализации, препятствующих необходимому для успешного развития этапу экспериментирования. Метод обучения чтению до того, как ребенок овладел речью, действительно применяют в дефектологии. Правда, не в младенчестве, потому что задержку речевого развития и некоторые отклонения в развитии можно определить только после трех лет. Но если у ребенка снижен интеллект, то первое, чего он лишен, - это способности воспринимать образы. Это очень сложно.

Дополнительно (еще статьи и обсуждения)

Играем словами вместе с ребенком

Чем является для ребенка слово? Оно сродни фантастическому существу, способному к превращениям, обладающему магическими возможностями порождать предметы, явления и целые миры. И ребенок получает огромное удовольствие, обнаруживая эти его особенности, играя словами, подобно тому, как Танечка и Ванечка Корнея Чуковского играли с Тяни-Толкаем.
Взрослый должен только вовремя и умело включиться в это замечательное занятие, помогая ребенку пополнить арсенал словесных игр и превращений.

Кто кого перенелепит?

Чтоб словами поиграть,
Надо научиться... врать!

Врака враке рознь. Это нам еще в детстве объяснили Мишка с Толиком из рассказа «Фантазеры», который должен был бы стать введением во все учебники по детской психологии. Те самые враки, в которых упражнялись герои Н.Носова, по природе своей родственны серьезному сочинительству настоящих писателей и поэтов. И если мы всегда предпочитаем иметь дело с тем, что понимаем, необходимо учесть, что в процессе «пустяшной» деятельности по придумыванию врак ребенок подсознательно осваивает законы словесного творчества, постигает их изнутри.
В фольклоре для этого существует более точное слово – небывальщина:

По поднебесью, братцы,
Медведь летит.
Медведь летит,
Хвостом вертит.

На этом принципе построен целый пласт детской поэзии, в который внесли свой вклад и Корней Чуковский (вспомните знаменитую «Путаницу»), и Юнна Мориц, и Роман Сеф, и Борис Заходер, и многие другие.
Для начала все это надо откопать, прочитать и выучить с ребенком наизусть.
А потом предложить ему игру с не очень благозвучным названием: «Кто кого переврет?» (Можете предложить ребенку более пристойное, но менее понятное название: «Кто кого перенелепит?» – на выбор.)
Играющих может быть двое, а может быть две команды но 3–4 человека. Сначала (очередность устанавливается по жребию) играющий одной команды придумывает враку:
– А я видел, как кошка но небу летала!
Игрок другой команды подхватывает:
– А я видел, как самолет на тучу лаял!
И так до тех пор, пока у кого-то из играющих не истощится фантазия.
Ребенок очень быстро понимает, что придумывать – совсем непросто, особенно что-то новенькое. Легче всего использовать старые, уже кем-то выдуманные «враки». Но это никогда не спасает от поражения. Чтобы победить, приходится напрягать воображение, искать образы, подбирать слова.
Попробуйте сыграть в небывальщину на двоих со своим малышом. После двух-трех туров вы обречены на хроническое поражение. Взрослые, как правило, проигрывают детям в этой игре. Если они, конечно, не поэты.

Неизвестный науке зверь
Помните, как замечательно Корней Чуковский описал природную способность ребенка к словотворчеству в своей книге «От двух до пяти»?
Внимательный и заинтересованный родитель, вы, конечно, записываете за ребенком его забавные словечки и выражения. Это ваша памятная коллекция. Возможно, со временем ею заинтересуется какой-нибудь детский журнал.
Но некоторые из «продуктов словотворчества» можно заставить поработать на своего создателя уже сейчас.
Представьте себе, что в стандартной ситуации, когда ваш малыш должен запомнить названия детенышей животных (у лисицы – лисенок, у волчицы – волчонок, у тигрицы – тигренок, у зайчихи – зайчонок), в его речи появляется... лошаденок. С точки зрения официальной методики по подготовке к школе будущих отличников, этот лошаденок подлежит полному и немедленному искоренению. Так пусть же дрогнет ваша рука. Вспомните, что любой недомерок может оказаться Коньком-Горбунком (а может быть, и Пегасом?). Иными словами, перефразируя Винни-Пуха, никогда не знаешь точно, чем кончится дело, если имеешь дело с подобными словечками.
Конечно, ребенок должен узнать настоящее название детеныша лошади, но почему бы и за лошаденком не оставить право на существование? Можно поселить его вместе с коровенком, овчонком, свиненком и им подобными на каком-нибудь подходящем волшебном острове, где возможна захватывающая, полная событий жизнь. Но поскольку никто толком не знает, как выглядят обитатели этого острова, необходимо нарисовать их портреты, уточнить, чем они питаются, как спят, что любят делать. А это уже огромный совместный труд (ваш и ребенка) но созданию энциклопедического словаря неизвестных науке животных.

Висит груша – нельзя скушать
Замечательное, до сих пор неоцененное по достоинству занятие – загадывание загадок.
Между прочим, слово гадать изначально означало думать: загадка была первой формой прафилософского осмысления мира.
Сначала загадывайте ребенку множество разных загадок и сообщайте их отгадки.
Кстати, настоящие фольклорные загадки невозможно отгадать, не зная ответа. В загадках выражалось тайное знание древнего племени. Если надо было убедиться в принадлежности человека какому-нибудь сообществу, в его посвященности, причастности к таинствам, устраивали испытания загадками. Известны пришельцу отгадки – он свой и имеет право на жизнь в племени. Не известны, значит, это чужой, и лучше его съесть поскорее, чтобы не наделал каких-нибудь бед.
Когда ребенок запомнит достаточно много загадок с отгадками, можно устраивать «загадочные» состязания: сначала один загадывает загадку, потом – другой. У кого быстрее загадки кончатся, тот проиграл. Это очень древний вид состязаний. Только раньше поражение могло стоить проигравшему головы.
Следующий этап – самостоятельное придумывание загадок. Например, в воскресенье вы садитесь завтракать, никуда не торопитесь и говорите перед началом еды:
– Я задумал(а) предмет, который стоит на столе. Он плоский, круглый, белый, с тонкой голубой линией по кругу.
Ребенок тут же догадывается, что это тарелка, и предлагает вам свой вариант загадки.
По такому же принципу можно сочинять загадки о животных: «Хищник серо-зеленого цвета, издалека похожий на бревно. Живет по берегам Лимпопо, Амазонки и других водоемов». Это занятие дети очень любят. А какой простор для использования их обширных знаний об экзотических животных, полученных из различных телепередач и видеофильмов!
А вот самая трудная игра в разгадывание загадок.
Выбирается водящий. Он выходит из комнаты, а остальные играющие выбирают какой-то предмет, который водящему нужно будет разгадать. Указывается место, где этот предмет находится: на столе, на потолке, около окна – чем взрослее дети, тем шире поле для поиска предмета. Водящий возвращается и пытается определить задуманный предмет с помощью вопросов:
– Он плоский?
– Он красного цвета?
– Он из дерева?
Остальные игроки имеют право отвечать либо «Да», либо «Нет». Чтобы участвовать в такой игре, нужно владеть достаточно широким набором свойств для характеристики предметов.
Текст таких загадок включает условие, вопрос и ответ, а также требует решения на основе непростой деятельности по сравнению и сопоставлению получаемых данных. Поэтому игры в загадки являются прекрасной формой подготовки к решению математических задач.

Запретные слова
Самый известный вариант игры в запретные слова – «Черное с белым не берите, «да» и «нет» не говорите!» Это диалог, в котором ведущий задает вопросы, хитроумно пытаясь вынудить отвечающего к употреблению слов черное, белое, да, нет.
– Вы поедете на бал?
– Поеду.
– И, конечно, оденете ослепительно белое платье? – И так далее.
Через некоторое время ребенок научится виртуозно избегать запретных слов, а потом и водить. Хотя задавать вопросы детям нравится меньше, чем отвечать.
Существуют различные варианты подобной игры. При желании вы легко придумаете их сами. Например, условьтесь с ребенком в течение часа не употреблять слово «Я». В этом случае говорящие вынуждены пользоваться другими речевыми конструкциями: вместо «Я хочу» – «Мне хочется» или «Мне бы хотелось».

Молчанка
Кто-то из великих сказал, что только в молчании познается истинный смысл речи.
У одного из племен североамериканских индейцев юноша, проходивший посвящение в мужчины, должен был три дня провести один в лесу, сидя в магическом кругу. При этом он должен был хранить молчание. Он не мог ни пожаловаться на что-то, ни попросить о помощи.
Любой уважающий себя современный мальчик (не говоря уж о современной девочке, которая мало в чем ему уступит) должен быть готов к подобным испытаниям. Тренироваться лучше начать заранее. Например, решить, что среди бела дня нужно промолчать ровно 15 минут.
Если же вы с ребенком принимаете обоюдное решение обходиться в течение двух часов без помощи слов, для общения придется пользоваться другими средствами. Возможно, вы даже сумеете разработать что-то похожее на азбуку жестов. Этому, кстати, обучают актеров, чтобы сделать их речь более выразительной.

Итак, ведите словари, загадывайте загадки, молчите «на время» и сочиняйте враки от души. Это то поле живой речи, которое превращает ребенка в «охотника за словами» и в будущем заставит его открыть книгу. Кстати, многие игры будут иметь и другой, косвенный результат: ваши семейные детские праздники наполнятся новым содержанием!

зачем читать художественную литературу?

У - А зачем читать художественную литературу? Сплошь и рядом я сталкиваюсь с мнением, что вот де в современном обществе это уже не нужно. Это - блажь, времени на это нет и борьба за чтение - лишь дань нашему прошлому. Ну зачем тратить время на каких-то мушкетеров или Арагорнов? как это поможет человеку в жизни? сделает его успешнее? счастливие? а может просто отнимет у него столь драгоценное сегодня время? чтение - удел элиты?
Мне кажется, что нет другого инструмента у человечества, кроме чтения, для воспитания нравственности, моральных, душевных качеств. Но, возможно, я ошибаюсь. Мне очень важно услышать Ваше мнение. Спасибо

М - Да, для многих людей чтение художественной литературы не нужно. Для кого-то - бесполезно.
Но чтение - вовсе не дань прошлому. Чтение художественной литературы ВСЕГДА было элитарным занятием.
В девятнадцатом веке - тут и обсуждать нечего. В 20-ом - можно пообсуждать. Но в период застоя люди, читая, удовлетворяли самые разные нужды: в частности - дефицит информации. Острый. Это я где-то прочитала.
И художественная литература могла использоваться совершенно не по назначению - для получения информации.
НАс ведь специально учили (к примеру, меня мой дядя учил) читать "между строчек".
Что касается высокого смысла этого занятия, оно связано с представлением о сложности человека.
ТАк получается, что о сложности человека нам рассказывает искусство. А у науки для этого еще не хватает силенок. У нее инструмент ограниченного действия: к примеру, вычленить для удобства из "объекта" - психической реальности - отдельные функции: память, мышление, внимание. Что еще сообщить нам про долговременную и кратковременную память, которую мы потом будем с упоением "замерять" у детей.
Но человек - не конструктор. Он не из деталей состоит. Он, как ни странно, целостное существо, в котором все перепутано.
Чтобы не быть неправильно понятной: я не против науки, упаси Господи. Я же какой-то там кандидат чего-то.
И я же все время читаю и редактирую книжки по психологии. Я просто о том, что, занимаясь рассматриванием "функций", подбираясь к ним с "техниками", нельзя забывать про человеческую сложность. Это помогает сохранить удивление перед человеком. Перед ребенком. Это такой необходимый задник - как на сцене, который помогает нам соизмерять свои действия и поступки (в том числе, свою бьющую ключам материнскую активность, временами перерастающую в агрессивность) с существующей человеческой сложностью.
Надо все время помнить, что есть "неоткрытые" вещи. Есть наверняка вещи, в которых мы ошибаемся.
Я - так все время ошибаюсь. Говорю же: каждые семь лет пишу что-нибудь новое для самой себя. И думаю: ту бы мне. вчерашнюю, встретить. Я бы ей накостыляла. (Виртуально, конечно. Мы же люди цивилизованные. Учимся с помощью речи не есть друг друга).
Но это - о смысле художественных книжек для взрослых. Для детей все по-другому. (Я же писала, что для них вообще все по-другому.) Дети получают от художественной литературы ВСЕ, что нужно для их развития. Маленькие дети - практически все. (Я имею в виду словесную информацию.)
Об этом будет подробнее в лекции.

М. - В продолжение разговора о художественной литературе, о ее "пользе".
Я хочу предложить - как бы неожиданно это ни выглядело - еще и прагматическое обоснование.
До какого-то момента считалось, что в основе человеческого мышления лежит анализ. Что сначала надо проанализировать проблему, а затем - синтезировать результаты анализа в целое. Эту схему долгое время "исповедовали" психологи, занимающиеся мышлением.
Потом возникло отдельное направление, занимающееся изучением творчества и креативности (в науке уже отказались считать синонимами психические творческие процессы и творческую деятельность). И оказалось, что творческое мышление основано совсем не на аналитической деятельности. В основе творческого мышления лежат совсем другие механизмы . В основе творчества лежат целостные образы.
Вообще для креативности характерна совсем другая "подпитка" извне. А именно высокий уровень креативности обеспечивает творческое мышление.
Раньше в педагогике и психологии выстраивалась иерархическая последовательность развития форм мышления: мышление действиями (психо-мотороное), мышление образами, мышление понятиями.
Каждая следующая ступень считалась более высокой и, надстраиваясь над первой, должна была, по мнению теоретиков, предыдущую вытеснять. Образное воспринималось как низшее по отношению, например, к мышлению понятиями.
И вдруг оказалось, что именно способность к образному мышлению обеспечивает высокую креативность и возможность совершать научные открытия. Те, которые оказываются революционными в науке. А анализ - это мышление, разрабатывающее обозначенное поле.
Я даже не говорю о людях творческих профессий - писателях и художниках, режиссерах.
Иными словами, оказалось, что образное мышление развивается (если его развитие не блокируют) на протяжении всей жизни человека.
Что формы мышления не вытесняют друг друга, а сосуществуют. Даже психо-моторное мышление, которое, предполагалось, свойственно совсем маленькому ребенку. Как, вам кажется, "думают" знаменитые футболисты? Что означает "талантливый футболист"? Я беру как пример именно футбол, потому что, в отличие от гимнастики или фугурного катания, это еще и командная стратегическая игра. Но движения, тело очень часто помогает думать и нам, обычным людям.
Возвращаясь к образам. Для маленького ребенка все, что связано с образностью - с восприятием образности, с созданием образности - нацелено на развитие образного мышления.
Вы цитируете любимую и уважаемую мной Марину Бородицкую - ее высказывание про "кино в голове". Можно усилить эту позицию ссылками и на другие авторитеты. Например, на Беттельгейма и Толкиена. Они говорили точно об этом же - о том, как чтение заставляет работать воображение.
Правда, у этой позиции было неожиданное следствие: Беттелгейм и Толкиен считали, что по этой причине в детских книжках не нужны картинки: (Об экранизации "Властелина колец" тогда еще не было речи. Это было в шестидесятых годах) кино - так кино!
Я обожаю и того, и другого. И мне пришлось напрячь все свои слабые аналитические силы, чтобы придумать аргументы "против".
Но это ответвление от темы. Хотя очень напрашивается исследование детского восприятия во время слушания книги. Что там происходит? Как воспринимаются картинка и текст - одновременно? Поддерживая друг друга?
Есть подозрения, что все не так просто. Возможно, картинка просто "ловит" глаз и удерживает внимание механически. А "считывание" рисованных образов и их интерпретация происходит позже, когда ребенок смотрит книжку самостоятельно, после прочтения.
В любом случае: маленьким детям невероятно полезно слушать звучащую речь. И им очень полезно слушать образный текст.
Вам же спасибо, что заставляете меня думать своими собственными размышлениями.

Про возврат к книгам

У - Недавно Нам подарили книгу со сказками и стихами для малышей(типа колобок ), я как то не прореагироала на нее,решив,что нам то уже точно поздно ее читать, тем более там как то странная мешанина по возрастным категориям ,хотя сам состав хороший,просто на одной странице и для годовастиков и для 5 леток ,но наверное в жизни не бывает случайностей,потому что вчера в помощью этой книги я сделала несколько открытий для себя.
Сначала я села ее читать сама,,сын просто играл рядом,потом я стала читать вслух и он быстренько переместился ко мне ко словами,мама,я же знаю эту сказку(я читала Сутеева про трех котят,надо сказать,что прочитали мы ее давно,года в 2,5-три,и он мне так быстренько пересказал ее содержание)Я была уверенна,что все,что тогда было прочитано прошло практически мимо,поскольку слушал минуты по 2-3 мах.Мне стало интересно,что же он помнит из того опыта,оказалось,что очень много.Соответсвенно если он помнит ее содержание,то возможно ли ,что было понимание и некоторое проживание ситуации,при чтении,хотя точно помню,что мы тогда ничего не обсуждали,все таки прошло больше года.
Дальше начинались разные стишки для малышастиков,которые к моему удивлению он так же слушал,вот здесь я поняла,что скорее всего несознательно ограничиваю его книжное окружение отсутствием детских стихов.Почему то я решила,что после 3 лет уже вполне хорошо читаются всякие рассказы,а стишки это для маленьких,или потом уже для взрослых,Я конечно понимаю,что я сама равнодушно относясь к поэзии (здесь можно побросаться в меня,ну вот так есть) вряд ли могу донести до ребенка ее красоту и гармонию,но то,что я вообще не читаю стихов ему,вот это к сожелению поняла только сейчас. Получаеться,я невольно навязываю ему свои предпочтения
Соответственно вывод для меня,я просто читаю непонятные для него вещи,где то пропустила средний слой между Колобком и Щелкунчиком,
Теперь вот думаю,может быть есть смысл вернуться назад немного,к старым уже знакомым стишкам и рассказикам,,поэтому ему ,ведь развитие ребенка чаще всего происходит скачкообразно,не возможно,что бы все функции развивались одновременно хорошо.

М - По-моему, очень мудрое решение - про "вернуться".
Вообще возвращаться очень полезно. Иногда действительно совершаешь невероятные открытия.
Вот, казалось бы, Чуковский. От двух до пяти. Но я, когда только-только пришла в школу, взяла да и принесла эту книжку в группу продленного дня, где начинала работать. Сказку "Крокодил". Почему-то ее современные дети плохо знают. Стала читать. Рты раскрылись. А малышаткам уже было по 8 (!) лет. И неглупые дети были.
А еще мы в десятом классе страшно увлекались "Винни-Пухом". Он тогда переиздался и появился кое у кого.
Что касается "стишков", Вы лучше не стишки, а стихи возьмите. Те, что, в силу своей качественности, вполне растягиваются на разные возраста.
Есть чудесные стихи у Михаила Яснова. Он очень детский поэт.
Есть точно попадающие в дошколят стихи Петра Синявского. Их, пожалуй, можно назвать "стишками", потому что среди них много коротких. Но как же это смешно!
А еще я очень люблю Эмму Мошковскую. Там тоже стихи, не привязанные к малышовости, но которые ребятенок переварит и в три, и в пять, и старше.
Ну, и Заходер, гений всех времен и народов.
Там тебе и про людоедов, и сказки-путаницы "Кит и кот".
Да, вот еще что. Если Вам самой скучно читать стихи, лучше брать что-то рифмованное, но сюжетное. Сказки в стихах.
"Груффало" Джулии Дональдсон.

У - Марина, можно я еще к вашим предложениям Хармса добавлю?

М - конечно, добавьте Хармса. Куда ж мы без Хармса?
Вообще-то можно и Юнну Мориц добавить, и Генриха Сапгира.
Стихи Марины Бородицкой все же на постарше детей рассчитаны.
Но без Усачева мы точно не обойдемся. И без Вадима Левина. (Маршак и Чуковский вне списка. Но был еще Лейба Квитко. И Овсей Дриз. В хороших, чудных переводах. Не стихи, а праздник речи.)
Что в нашей литературе есть, так это поэты.
Есть еще очень забавный поэт Инна Гамазкова. У нее очень веселые игровые стихи и загадки.
С ее стихов хорошо стартовать, если был перерыв. Да и вообще.

А недавно появилась новая звезда - Эдуард Шендерович. Мы все дома просто обалдели: такого давно в детской поэзии не случалось.
Но это - не для старта. Это все-таки на искушенное ухо. Тут и прочесть надо со вкусом. И ребеночек должен обладать достаточным опытом "наслышенности". Это - на после шести лет.

Список книг

У - Я, наверное, консерватор - предпочитаю детскую классику.
Я подумала, если б надо было выбрать всего одну книгу, наверное, наша семья проголосовала бы за "Винни-Пуха". Не то чтобы мы ее непрерывно перечитывали, а столько с ней одновременно любви, юмора, иронии, такта... "Не то, чтобы совсем не попал, а просто не попал в шарик".
Люся любили "Волшебника изумрудного города", я в детстве очень любила Незнайку, особенно на Луне почему-то.
Очень любим сказки разные, особенно русские народные. Антошка любит былины. Аленка до сих пор слушает Чуковского и разные потешки.
А вообще, дети такие разные. То, что слушал один, не увлекает другого, зато этот может пойти гораздо дальше в чем-то другом. Антошка не захотел слушать про Элли и Тотошку, т.к. еще год назад мы читали, и он там боялся Людоеда. И вообще, он уже дорос до возраста, когда ему бы надо слушать подряд толстые книжки, и он в принципе способен слушать, но у него трудности с переживанием пика эмоций - поэтому сейчас он часто перескакивает с одного на другое. Я нашла беспроигрышный вариант - "Эмиль из Леннеберги" Астрид Линдгрен ему нравится очень (тоже очень активный мальчик), эту слушает. Получается, каждый раз книгу надо подбирать под ребенка, под ситуацию. Карлсона читали, Пеппи еще нет.
"Алису в стране чудес" очень любим, но все-таки больше знакомы с постановкой, чем с текстом.
Вообще, давно известна мысль, что передать другому мы можем только то, что есть у нас. То есть польза будет только от чтения тех книг, которые мы любим. Например, нашему папе его папа в детстве читал "Остров сокровищ", причем у него был дар художественно рассказывать. Так папа наш его до сих пор любит и дети любят. Хотя ему, видимо, мало читали в детстве - художественную литературу для себя он не читает, больше Геродота или Платона и т.д.
Еще дети любят "Петсона", очень любим стихи Юнны Мориц и других авторов.
Люся любит "Нарнию", читала с удовольствием "Гарри Поттера" - как раз ее пополение росло вместе с выходом этих книг. Кстати, не знаю, чем он так уж плох, что его все ругают. Объясните, если кто может?

М - По-моему, Вы совершенно точно выразили очень важную мысль - самую главную, которую мы все пытаемся освоить на этом семинаре.
Есть общие рецепты - в частности, "рецепты" книг. А есть выбор книг под ребенка, с учетом его индивидуальностей.
Про классику. Это, на самом деле, не такой уже беспроигрышный ход. Хотя казалось бы - классика!
Но есть классика, сохранившая и прелесть, и актуальность. А есть классика, которая прямо на глазах становится историей.
Устравают реалии, язык, даже конфликты.
У меня в мою родительскую бытность было несколько "обломов". В один прекрасный момент решила почитать своему четырехлетнему сыночку "Конька-горбунка" (мы в театр собирались. Так надо же сначала с первоисточником познакомиться).
Начала читать, чувствую - не могу. Такое количество архаизмов и каких-то невнятных крестьянских реалий, что язык ломается. И хотя мой младший сынок очень терпеливый был и любил слушать, я просто испугалась, что возьму сейчас и разом исрасходую его терпение.
Потом я так же стала вязнуть в "Незнайке". Я даже поразилась, насколько местами там тяжел язык. Особенно, там, где описываются какие-то механические достижения, явно представляющие "тупиковую" ветвь цивилизации.
Но эти куски можно было выпустить без ущерба для повествования.
А "Гуттаперчивого мальчика" (одна из любимых моих собственных детских книг) мне пришлось в какой-то момент напечатать в "Дошкольном образовании" с сокращениями. Такие там есть длиннющие периоды. Какие-то размазывающие повествование детали. Современные ребенок не сможет выдержать такого медленного темпа.
В общем, проблемы.
Теперь я себе постановила: прежде, чем советовать кому-то что-то из классики, необходимо книжку перечитать.
Но "Винни-Пух", Вы совершенно правы, - это нетленка.
Два слова про "Эмиля", который шедевр, шедевр, шедевр. Если Антону нравится эта книжка, значит, ему нужны книжки, где драма облечена в юмористическую оболочку.
Можно прочитать А. Раскина "Как папа был маленьким". Читала в прошлом году. Хохотала до полусмерти.
Драгунского не могу с ходу советовать. Еще не перечитывала. Но можете сами оценить эту книжку на работоспособность.
Еще могут пойти те детективы, о которых я написала в "Списках".
Нурдквист - конечно, безусловно.
Есть чудесная книжечка Яноша "О, как ты прекрасна, Панама!"
Можно читать маленьким - лет с трех - вслух. А можно предлагать в 6-7 лет для самостоятельного чтения.
Про "Гарри Поттера". Я фанат "Гарри Поттера".
Я говорю: какой хороший мальчик! Какая умная писательница! Сколько всего придумала.
Я прочла все семь книг. За каждую новую бралась с трепетом: сможет ли Роулинг планку удержать? Смогла. Кроме приключений и чудес, столько человеческих чувств, столько сложных внутренних конфликтов.

Разговор вокруг книги Откуда берутся дети

У - Из энциклопедий нам понравилась вот эта издательства Урал ЛТД

У нас эта книга появилась после разговора с одной мамой первоклассницы. Она рассказала, что когда пыталась "прозондировать почву" на тему секса, дочка смутилась и обиделась. Мне захотелось эту ситуацию предотвратить, т.е. воспитать у Ильи естественное и здоровое отношение к вопросам секса и появления детей. Не могу сказать, что он этой темой очень интересовался, но когда я была беременна младшеньким мы разговаривали о будущем братике, как он развивается в животике, слушали его и т.п. После рождения Павла был вопрос, который ставил меня в тупик: "А как малыш из животика выбирается?"
Пока мы эту книгу не читаем дословно, а Илья её просто рассматривает и я что-то комментирую или отвечаю на вопросы. Поэтому могу судить только о картинках и организации книги. Текст местами казался для нас сложным.
"Полезным" для меня-родителя мне показалось то, что эта книга вместо меня отвечает на "скользкие" вопросы. А также картинки голеньких мальчишек и девчонок

Мне кажется, что если ребенок это видит в книге, которая ему нравится, т.е. он ей доверяет, то у него не будет шока или "нездорового" интереса, если он всё это увидит вживую.
Еще к достоинствам этой книги можно отнести то, что интерактивность (открывающиеся окошки) и занимательная информация (про животных) и юмор снимают напряжение с этой тематики.

М - Получила массу впечатлений от книги.
Целый день думала, как бы начать разговор.
Например: "Ах, извините, я ханжа..."
Или: "Нет, я, конечно, не ханжа... Я сама, знаете ли, написала эротический роман. В июне выходит..." (Юля, это считается рекламой?)
Решила начать так: это НЕПРАВИЛЬНАЯ книжка.
И обоснование выдать ее ребенку ложное.
Во-первых, невозможно "предупредить" вопросы, которые возникнут в ребенка в какой-то момент. А они возникнут. С неизбежностью. Образуются вместе с гормональным фоном, про который в книжке не говорится.
Там вообще не говорится о том, как это "будет у меня".
И вопросы, когда они возникнут, скорее всего, будут обращены не к маме.
Во-вторых, вопросы еще не появились, а мы уже "ведем ребенка к родительской спальне подглядывать".
Довольно странно показывать на картинках то, что мы никогда не покажем ему в реальной жизни.
Почему мы это не покажем? Вот любопытный вопрос.
И без трусов перед ним не ходим. (Если мы не нудисты. Если представители этого жизненного направления есть на семинаре, приношу извинения. Я не против меньшинств. Я обсуждаю ощущения среднестатистического человека.)
Почему не ходим, а? И вряд ли бы мы с готовностью бросились отвечать на вопрос малыша: "Мама, а что там, у тебя, в трусах?"
Я понимаю, когда мы подкладываем ребенку картинку с обратной стороной Луны. Он ее иначе не увидит. Но то, что у нас в трусах, близко и доступно.
Но мы эту "реальность" ребенку показывать не хотим, подменяем "реальность картинками". Не убедительно.

В-третьих, скажите, пожалуйста, что ребенок будет с этой информацией делать? Куда она ему? Для какого пользования?
Я хочу сослаться на психоаналитиков. Эти люди, сто лет занимающиеся неврозами, полагают, что для маленького ребенка случайно увиденная сексуальная сцена обладает сильной травматичностью. Она воспринимается как насилие (очень хочется уделить этому побольше внимания, но нельзя. Тема другая.) Это не значит, что он при виде занимающихся сексом родителей сразу впадет в истерику. У травмы есть очень изощренные механизмы обживания внутри ребенка.
Последнее по теме (хотя она бесконечна). Культурное сообщество уже больше ста лет силится найти границу между порнографией и эротическим искусством. Это очень сложно.
Но можно с уверенностью сказать, что искусству эта тема позволительна, потому что оно пользуется образами и заставляет нас, кроме онанистических судорог, переживать еще и сопряженные с этим более сложные человеческие чувства. Там сексуальность находится в контексте других наших проблем, является их частью.
Если бы появилась детская книжка, которая бы рассказывала о ребенке, переживающем открытие, к примеру, разнополости - хорошо бы рассказывала, талантливо, психологически убедительно, я бы такую книжку приветствовала. Но ее пока нет. "Честное слово" есть. "Волшебное слово" есть, а этой нет.
ПРавда, издательство "Clever" готовит к выходу "Сказку про какашку", а издательство "Самокат" - "Путешествия с пиписькой". но это все-таки лежит в детском поле "сисек-пиписек", в поле детских реалий.

У - Меня, правда, заинтересовало, почему у меня она вызывает такие ощущения в детской книжке. И возникли вопросы. Сексуальная ли сцена реально воздействует травматически на психику ребенка или это наша реакция на то, что ребенок увидел ее, создает ему травму? Может это наша культура создает нездоровый ажиотаж вокруг вполне естественного процесса? Будем ли мы в шоке если ребенок увидет собачек на улице, занимающимися тем же самым? Будет ли это травма для ребенка? И может все неврозы связанные с детскими травмами на почве секса, которые изучал Фрейд были скорее следствием закрытого Викторианского общества (что-то я такое читала когда-то).
Потом вопрос разнополости. Мой ребенок сейчас ходит в детский сад, где один туалет для мальчиков и девочек. Стоят себе 3 маленьких унитаза и дети их используют и видят, что они разные. И так во всех детских садах местных. При этом меня очень смешит, когда я вижу крохотных годовалых девочек в купальниках в бассейне. Но вообще, эт я к чему – к вопросу куда ребенку эта информация. Мне кажется, туда же куда и вся остальная – интересно как мир устроен. И актуально, вон у девочки все не так как у меня.
Опять же даже без нудизма, есть масса культур, в которых родители и дети видят друг друга голыми без малейших травм. Например, есть места где традиционно семьи вместе ходят в баню, где они голые моются/парятся/расслабляются в горячих источниках.
Я опять же это к чему, может это больше наши собственные реакции создают у детей травмы и сложности?

У - Вообще, эту тему можно разбить на три взаимосвязанных вопроса:
- чем отличаются девочки от мальчиков,
- как появляются дети,
- что такое "секс".
Я думаю, первые два возникают у самогО ребенка в 3-4 года, и если родители не хотят рассказывать сказки про аиста, то здесь книга типа нашей может помочь. (Второй вопрос я свожу к развитию ребенка в утробе матери и рождению на свет).
А вот третий вопрос, на мой взгляд, возникает дважды: первый раз - когда ребенок впервые слышит слово "секс" или т.п., или ему "популярно" объясняют во дворе или детском саду, а второй - когда он САМ это начинает переживать (как Вы говорите - гормоны).
Меня сейчас интересует как раз первая ситуация. Очень не хочется, чтобы ребенку забили голову какими-то глупостями-ужастиками на тему секса.
Во втором случае, думаю, поможет какая-то художественная книжка о переживаниях этих проблем (первая любовь, первый сексуальные переживания) подростком.
Цитата: Марина Аромштам от 18 Мая 2011, 02:24:34
Во-вторых, вопросы еще не появились, а мы уже "ведем ребенка к родительской спальне подглядывать".
У - Мне кажется, что в каждой семье это решается по-разному: как организовать "сексуальную жизнь" мамы с папой в маленькой квартире, видит ли ребенок родителей голыми, бывает ли он вместе с ними голышом (например, вместе в ванной).

М - Я же не против того, чтобы объяснять, как мир устроен.
Я даже не против того, чтобы девочки и мальчики знали свои отличия.
Но я против того, чтобы они получали информацию о сексуальных отношениях родителей.
Почему бы им не рассказывать о любви папы с мамой?
Что касается Фрейда, то неврозы не связаны с Викторианской эпохой. Они связаны с нашей современной жизнью.
Викторианской эпохе Фрейд обязан неприятием своего открытия. А открыл он - не смейтесь - сексуальность ребенка. К примеру, наличие у него эрогенных зон. И сложность его отношений с родителями.
Про разные общества Вы заметили совершенно точно.
Причем в одном и том же обществе мораль говорит одно, а быт практикует другое.
В книгах по истории детства, например, у Ф. Арьеса, можно найти прилюбопытные описания "открытой" жизни французских монархов, которые и опорожнялись в присутствии приближенных (аудиенция у короля, когда он сидел на стульчаке, считалось верхом доверия), и совокуплялись не очень таясь. Когда будущий наследник при всем этом присутствовал и лез в три года под юбки к служанкам.
Но почему-то нам это не нравится.
Не нравится ходит при ребенке в туалет. Даже болеть не нравится. Не нравится поощрять сексуальные игры в раннем возрасте (а в каких-то культурах поощряют). Не нравится совершать обрезание клитора, а в каких-то культурах без этого нельзя.
Ну, да. Не нравится. Мне - не нравится.
Кому-то нравится, флаг ему в руки. Может, он в этот момент будет представлять себя на о. Буяне. Или каком-нибудь другом острове, где подходящая для него культура.
Мне это трудно представлять. Я лучше с ребенком книжку про животных посмотрю.
Что касается того, как собачки на улице сцепляются или зрелище петухов, топчущих кур, то это, в общем-то, довольно впечатляющее зрелище. Переживания детей по этому поводу описаны в художественной литературе.
И переживания сцен, связанных с убийством животных.
Если ребенок это увидел, нужно думать, как объяснить. Кстати, нужно еще послушать, о чем он спрашивает.
Возможно, не о физиологических механизмах. Я боюсь, он испытывает эмоциональное переживание по этому поводу. Знаете теорию эроса и танатоса?
Но семинар у нас про другое. Не на тему "Как говорить с ребенком на сложные темы?"
Что касается такого широкого приглашения - "нагружать ребенка знаниями", то он не тележка: сколько захотел, столько загрузил. Под предлогом интереса к миру.
Почему бы его в таком случае не водить на экскурсию в морг или на бойню? Очень полезная информация - о том, что мы едим. Или куда деваются люди "потом".
Но опять же - полемизировать здесь бесполезно.
Одни выслушивают аргументы с раздражением, другие - с удовлетворением. Первые как обеспечивали ребенку приток знаний через подобные полезные книжки, так и будут обеспечивать. Вторые как делали что-то другое, не такое прогрессивное, так при своем и останутся.
Установки снаружи не опровергаются. Только изнутри.
ТАк что это обращено к тем, кому книжица не очень, или к тем, кто об этом еще не думал.
А те, кто уже выбор сделал, - простите.
Тем не менее, я думаю, что ребенку лучше получать знания, которые для него важны именно в маленьком возрасте. Это знания (условно - знания), связанные с эмоциональным развитием, прежде всего, с умением соотносить себя с другими, а не с информацией, которая, в общем-то, никуда от него не убежит.
Что случится, если он узнает о том, что папа ложится на маму (правда, там, в книжке, наоборот - поклон в сторону феминизма), на несколько годочков позже? У него какой-то сбой в развитии произойдет?
Нет. У него произойдет сбой в развитии в раннем подростковом возрасте - не зависимо от наличия или отсутствия таких книжек.

Статья
Марина Аромштам
Играем в почту

«Здравствуйте, дорогие родители!»
Давайте вспомним... Ну, например, это: «Я к вам пишу... »
Нет, это, пожалуй, слишком романтично. К тому же ассоциируется исключительно с любовными письмами. А мы ведем речь о малышах. Лучше поэтому начать по-другому:

Кто стучится в дверь ко мне
С толстой сумкой на ремне?

Чувствуете, как забилось сердце? Почтальон к нам идет! Он письмо нам несет.
Вспомните, когда последний раз вы получали – не газету, не рекламное приложение неважно к чему, не извещение о повышение квартплаты – письма? А когда отвечали на них?
«Я не любитель писать... Извини, но писать не обещаю... Надо бы написать, да все времени нет...»
Это симптомы телефонной эры. Культура письменной речи, этики письма безвозвратно уходит из нашей жизни.
Теперь уже такие аргументы, как «Научишься читать – умным станешь! Много нового узнаешь!», – работают очень слабо. Ваш малыш, благодаря телевизору, видео и компьютеру, в свои пять, шесть, семь лет информирован гораздо лучше, чем вы в его возрасте. Причем без всяких книг.
Но книги – это не только Знание, как мы привыкли его понимать, не только информация, это еще и общение, мир переживаний другого. Особенно, когда речь идет о художественной литературе. Один из мудрейших отечественных психологов Лев Семенович Выготский писал, что искусство позволяет человеку прожить не только собственную жизнь, но пережить и вобрать в себя события и жизненный опыт множества персонажей, которых человек встречает на страницах книги. Такое общение не потеряло своего значения и поныне. И взрослому, и ребенку оно нужно, как воздух. И в ваших силах показать малышу, что такое общение, с помощью письменной речи.
Попробуйте поиграть с ним в очень серьезную игру под названием «Почта».
Для начала повесьте почтовый ящик (хотите – соорудите его из фанеры, хотите – склейте из картона). А можете никаких ящиков не вешать, а облюбовать себе тайничок. Например... дупло. Так или иначе, но место, откуда достаются письма, должно быть особенным – «маркированным», как говорят ученые. И шуршащий маленький конвертик (обязательно запечатанный – тайна почтовой переписки!), извлекаемый из этого особенного места маленьким любителем компьютерной графики, оказывается для него чем-то наподобие подарка Деда Мороза или Санта-Клауса.
Разбирать написанное поначалу непросто: требуется воля, напряжение, сосредоточенность. Но может ли быть что-нибудь более действенное, с такою же силой побуждающее шестилетнего, даже пятилетнего малыша читать, как лично ему адресованные письма?
И мало ли кто может прислать письмо! И Доктор Айболит, и Дождевой Червяк, и Мальчик из Далекой Страны... Даже если ребенок знает, что дождевые червяки не умеют писать, в этого – Автора Письма – он захочет поверить. Потому что больше всего не свете любит играть и постоянно готов к свершению чуда.
Но можно и не выдумывать ничего особенного. Чтение письма – всегда захватывающее таинство, и автор послания всегда обладает особым статусом и всегда принадлежит прекрасному «далеко». Даже если это мама, папа или бабушка, в настоящий момент сидящие в соседней комнате.
«Егор! Сегодня у меня очень плохое настроение. Догадываешься, почему? Ты заставил меня сильно рассердиться. Я всегда расстраиваюсь, когда приходится тебя наказывать...»
«Почтовая» этика требует не оставлять письма без ответа. И вот малыш уже выводит печатными буквами (хотя что может быть невыносимей для мальчишки, чем писать?): «Я хачу памирица».
У этого «хачу» очень важная функция. Оно показывает: в письме можно сказать что-то, что порой трудно выговорить вслух. А ведь так важно, чтобы человек, в том числе и маленький, владел разными формами самовыражения, высказывания.
Поэтому не обращайте внимания на ошибки. Они неизбежны, и бороться с ними надо на другом фронте. Главное, сами пишите грамотно, крупными буквами. Есть возможность – печатайте, тоже обязательно крупно. Что вам позволено, так это научить ребенка правильно писать обращение в начале и слово «до свидания» в конце – то есть опять-таки тому, что непосредственно относится к этике переписки.
Вот, пожалуй, пока и все о важности и нужности домашней почты.
Счастливых, волнующих вам писем!